– Мы должны быть готовы к худшему.
Мими тогда била пальцами по его губам и тихо шипела:
– Не говори так! Porta sfortuna, это приносит несчастье!
Но Ясмина знала, что жизнь Виктора зависит не от слов Альберта. И не от молитв Мими. И уж точно не от немцев. Нет, только ее любовь решала, быть ему живым или нет. Пока ее сердце бьется для него, будет биться и его сердце. В этом она была так уверена, что Мориц даже не пытался вернуть ее в реальность. В случае Ясмины воображение определяло реальность, а не наоборот, как у большинства людей. Если кто-то высмеивал ее как мечтательницу, она говорила только:
– Если твои мечты не сбываются, значит, они недостаточно сильные.
Внутренний мир Ясмины был ее сокровищем, ее тайным царством, ее превосходством над низостью мира.
* * *
Женщины из их квартала писали мужьям, ушедшим воевать. Во Францию и в Италию, на Мальту и в Грецию. Но Ясмина не знала, куда ей писать. И однажды, ничего не сказав родителям, она отправилась в призывной пункт Армии Свободной Франции на рю де Напль, чтобы навести справки о Викторе. Там толпились молодые мужчины, курили, ожидая отправки, – мусульмане и французы, но офицеры были исключительно французами. На стене висел портрет Шарля де Голля. Non, Mademoiselle, désolé, имени вашего брата нет в списках, сказал долговязый офицер. Ah bon, en Sicile? Non, Mademoiselle, этого я не могу вам сказать, c’est secret défense, может, вам лучше спросить у американцев, Mademoiselle, au revoir.
И Ясмина пошла в «Мажестик», где устроили штаб-квартиру американцы. Там все выглядело как раньше, только звучало иначе. Офицеры были дружелюбны, почти расслабленны. Name? Division? No, Miss Sarfati. Free French? Они проследовали туда позднее, hopefully. Ах, ваш брат агитатор? Скаут? Переводчик? Итальянец? Oh, well, может быть, он работает на Secret Service. Где их бюро? Нигде, Miss Sarfati, никакого бюро, разумеется, не существует, как не существует и самого Secret Service, и если ваш брат служит там, то он тоже не существует. Вы понимаете меня? Sorry, I gotta go.
Ясмина потерянно стояла в холле, где никто не говорил на ее языке, одна со своей любовью, не имеющей права на существование, к человеку, которого не существует.
* * *
На обратном пути в пригородном поезде она фантазировала, что бы написала Виктору, если бы знала куда. Ее взгляд блуждал по лагуне, мимо которой громыхал поезд, в камышах стояли фламинго, пламенело вечернее небо, и поток слов лился в ее мыслях. Когда поезд прибыл, она представила, как Виктор читает ее письмо, и порадовалась, что не написала его на самом деле, – потому что в письме этом было столько всего, чего лучше бы не говорить. И она решила, что в следующем письме напишет про хорошее, только про красивое, потому что его и так окружает ужас, напишет о том, как она гордится малышом в своем животе, и не станет рассказывать про страхи ребенка, каким, по сути, была сама.
Соседи теперь приветствовали Ясмину не обычными Buongiorno! и Asslema!, а Auguri! и Sahalik! – поздравляли с беременностью, а на самом деле желали утолить свое любопытство. И Ясмина рассказывала об Алене, воображаемом женихе, который сражается на Сицилии в рядах Армии Свободной Франции. Она щедро рассыпала детали о том, как он сделал ей предложение. Виктор якобы был свидетелем при этом, и если бы Алену не пришлось уйти на войну с Гитлером, они бы давно поженились. Он слишком утонченный для войны, и здоровье у него слабое, но она надеется, что с ним там ничего не случится.
* * *
В каждой войне есть побежденный и победитель. Синьора Кучинотта, без сомнения, принадлежала к последним. У нее было радио, что наделяло ее превосходством над остальными гадалками в квартале. В маленькой пошивочной мастерской на рю Сципион всегда толпились посетители. Женщины даже не помещались внутри и ждали на улице, чтобы узнать, что происходит на острове их предков. Абсурдно, но их родственники сражались и друг против друга, и сообща – в зависимости от гражданства. И каждую женщину из Piccola Сицилии, у которой на Сицилии имелся кузен, брат или сын, Кучинотта увлекала в заднюю комнату, где читала по кофейной гуще их fortuna и sfortuna. Одна загогулина отделяла счастье от несчастья, слезы радости от слез боли. Иная жена sfortunato тут же бежала в церковь, чтобы свечкой или пожертвованием в пользу бедных изменить участь своего дорогого.
В комнате у синьоры Кучинотты бормотало итальянское радио, фашистская пропагандистская станция, но никому до этого не было дела, коалиция контролировала только радиоприемники в кафе. Вот мужчины в кафе на проспекте де Картаж – это серьезно, а что взять с женщин в темной каморке Кучинотты, они не казались военной полиции опасными. После освобождения Туниса владельцы кафе повышвыривали в море свои итальянские унифицированные приемники, которые принимали только одну частоту, а взамен получили от новых оккупантов другие приемники, которые ловили Би-би-си. И теперь в кафе звучала французская речь Шарля де Голля. А в кафе Alimentari работало радио Туниса, контролируемое коалицией – по-итальянски, по-французски и по-арабски. Вот и получалось, что каждая семья за ужином составляла мозаику из новостей разных радиостанций, чтобы получить картину того, что на самом деле творится на Сицилии.
* * *
Мужчины в кафе следили за новостями почти с таким же азартом, как за футбольным матчем. Поначалу они, казалось, были не уверены, за какую команду им болеть. Но после того как войска коалиции стали брать – нет, освобождать – один город за другим, Сиракуза, Агридженто, Марсала, они ликовали так, будто их команда забила гол. Абсурд, но ни один итальянец не болел за итальянских солдат. Просто все они знали, что среди них имеются агенты военной полиции. И кондитер, который еще зимой продавал свои профитроли с названием Dolce del Duce
[69], теперь выставлял в витрине коричневые, как сигары, Cannoli Churchil
[70]. Лишь в некоторых кафе можно было увидеть внутри – и никогда снаружи, – как мужчины играют в нарды при свете электрической лампочки и мрачно молчат, когда радио Туниса прославляет успехи коалиции. Когда американские танки 22 июля вошли в Палермо, всем стало ясно, что это лишь вопрос времени – когда Сицилия окончательно падет. Над головами у них взлетали тяжело нагруженные бомбардировщики, направлявшиеся уже не на Сицилию, а дальше, в Рим.
* * *
Мориц сидел с Альбертом на солнечной террасе кафе Vert. Никогда бы он не подумал, что может так легко скрыться здесь из виду. Он начал понимать, что люди в Piccola Сицилии, где каждый откуда-нибудь прибыл, меньше смотрели на то, кто ты такой, а больше на то, с кем ты. Мори́с был amico del dottore, другом доктора, большего и не требовалось, чтобы с тобой уважительно здоровались, после чего оставляли в покое и каждый занимался своими делами. В южной части страны, сказал Альберт, такое было бы невозможно, там люди живут как сто лет назад, но портовые города как большое рагу. Все овощи с рынка бросают в кастрюлю и перемешивают. Какая разница луку, кто плавает рядом с ним – тыква или картофель?
