Альберт попытался успокоить молодых людей:
– Разве у нас на самом деле не один Бог на всех? Разве не он суть всех трех наших книг?
– С каких это пор ты веришь в Бога, папа́? – засмеялся Виктор.
Альберт улыбнулся:
– Ну, если наука в один прекрасный день выяснит, что Бога не существует, что же, евреям тогда придется снова покинуть Землю обетованную?
Рабби Якоб, который все это время страдальчески молчал, проговорил тихо, но отчетливо:
– У нас нет ни страны, ни столицы, ни границ. Господь даровал нам в пустыне заветы, чтобы втолковать нам: его законы действуют всюду! Наша религия привязана не к стране, а к книге, которую мы всегда можем взять с собой.
– Книга – это хорошо, это красиво, – с сарказмом ответил Виктор. – Но свою жизнь я лучше доверю этому.
Он достал из кобуры пистолет и положил на стол. Все смолкли, уставившись на оружие.
– Убери! – негодующе воскликнула Мими.
Рука Виктора лежала на пистолете. Альберт потянул сына за локоть, но рабби Якоб удержал его.
– Может, оружием ты и сможешь победить врага, – сказал он. – Но ты никогда не будешь в безопасности. В этом мире есть только одна истинная защита. Ты знаешь, в чем она, Виктор?
– В вере! – с раздражением воскликнул Леон. – Да, разумеется, рабби, но мы здесь говорим не о потустороннем, мы говорим о реальном.
– Нет, – ответил Якоб, – я имею в виду нечто другое. Дружбу. Хорошим соседям не нужно оружие.
Чем громче звучали голоса, тем тише становился Альберт. Расхождения во взглядах были всегда, но пока будущее было общим, они не разделяли людей. Напротив, разница во взглядах была доказательством их общей идентичности, которой они гордились. Однако принцип «разделяй и властвуй», подхваченный нацистами, превратил трещины в разломы. Хрупкое равновесие между общинами пошатнулось. Альберт, убежденный космополит, догадывался, что с этими молодыми идеалистами пришел конец эпохе. Теперь каждый хотел жить в своих собственных границах. И из трех недостижимых идеалов, почитаемых Альбертом, – liberté, égalité, fraternité — оставался лишь один: свобода от других.
Когда Виктору спор надоел, он встал, пошатнулся, опрокинул стул и объявил, что должен теперь поспать. По Ясмине он лишь мазнул взглядом.
* * *
Чуть позже, когда гости разошлись и родители удалились к себе, Ясмина постелила Морицу на диване. Она попросила у него извинения за брата. Завтра он снова будет прежним. Но она знала, что это не так. Мориц попытался ободрить ее, но не нашел подходящих слов. Она ушла наверх в свою комнату.
Мориц лег, но уснуть не мог. Он мало видел Виктора, но из-за рассказов, фотографий, семейных историй тот был ему точно близкий друг, названый брат. Однако человек, которого он наблюдал сегодня весь вечер, не был Виктором. Этот человек мог бы спасти чью-то жизнь, но не душу. Произошло нечто такое, что сбило его с пути.
Внезапно из темноты проступила тень. Мориц услышал тяжелые шаги, и перед ним возник Виктор – в исподней рубашке, с бутылкой вина в руке. Мориц сел в постели. Его испугал угрожающий взгляд Виктора.
– Вы прикасались к моей сестре?
– Нет! – Мориц возмущенно вскочил.
Виктор придвинулся к нему – так близко, что Мориц чувствовал его разгоряченное дыхание.
– Ваше счастье, что я обязан вам жизнью. Иначе бы я вас убил!
– Я не прикасался к вашей сестре. Ни разу.
– Поклянитесь.
– Даю вам честное слово. И… я не говорил вашим родителям о том, что тогда видел.
Глаза Виктора блеснули в темноте. Мориц не отвел взгляда. Безмолвная дуэль длилась вечность, пока Виктор не поверил, что Мориц говорит правду. Он выдохнул, поставил бутылку и упал на диван. Мориц остался стоять.
– Она беременна, – сказал Виктор устало.
Над пианино тикали настенные часы.
Морицу показалось, что он ослышался. Ему потребовалось время, чтобы прийти в себя. Постичь размер беды.
Потом он медленно сел рядом с Виктором:
– Что вы будете делать?
– А вы бы что сделали? Вы ведь тоже солдат.
– Ясмина только и говорила все время о вас. Вы нужны ей сейчас особенно.
– А вы добрый. – Виктор как-то странно смотрел на Морица, тот не мог истолковать его взгляд. В ироничном тоне сквозило отчаяние: – Вы бы никогда не попали в такую передрягу. В вашей стране все упорядочено. А мы живем, не думая о завтрашнем дне, facciamo casino, c’est le bordel
[64], вам этого никогда не понять.
– Расскажите родителям. Пока они не догадались.
– А как они узнают, кто отец? Может, вы им скажете? Мало ли с кем Ясмина еще якшалась!
– Она любит вас. У нее никого не было.
– Не знаю, как с этим в вашей стране. А в нашей меня семья проклянет.
– Ваша семья вас любит.
– Уже нет.
Мориц услышал ее первым. Босые ступни на плитках. Ясмина спускалась по лестнице, распущенные черные локоны поверх белой ночной рубашки. Мориц встал. Ясмина остановилась посреди комнаты – вопрос, немой укор, раскаленное ожидание.
– Я не трогал вашу сестру, – сказал Мориц в тишине, повернувшись к Виктору, но обращаясь скорее к Ясмине.
Виктор испытующе глядел на сестру. Она просто стояла и смотрела на них, ничего не говоря. Мориц ждал.
– Он говорит правду, Виктор. – Она протянула брату руку: – Идем?
Виктора, казалось, сейчас разорвет от напряжения, как подстреленного зверя в невидимой клетке. Он не взял ее руку, повернулся к Морицу:
– Спасибо, что не выдали нас родителям.
Но под внешним дружелюбием скрывалась угроза: попробуй только сказать!
Меня это не касается, хотел ответить Мориц. Но не смог, потому что его это касалось. Хотел он того или нет. Виктор встал, еще раз пристально посмотрел на Морица, и они ушли.
* * *
Мориц остался в полной растерянности. Свое чувство к Ясмине он не сумел бы выразить словами. Разговор с Виктором казался нереальным, впрочем, как и все, что случилось начиная с той ночи в подвале «Мажестика». В ту ночь его «я» незаметно разделилось на две части – внешнюю и внутреннюю. Первая по утрам являлась, как обычно, на построение, как будто ничего не произошло, а вторая надеялась, что Виктору удалось перебраться через линию фронта живым. Одна села в самолет, который должен был унести его в Европу, другая осталась в Северной Африке. Первая запрещала ему вмешиваться в жизнь Ясмины, вторую сводила с ума близость этой девушки. Одна знала, что с мужчиной, которого Ясмина выбрала, ей не найти счастья, другая хотела бы дать ей все то, что не способен дать Виктор.
