* * *
Самым странным в шествии колонны была тишина. Если в Тунисе собирается группа людей, всегда много шума. Но тут тысяча с лишним мужчин шагали со своими лопатами по рю Мальта и слышался лишь топот сапог по асфальту. Колонна проходила мимо, и на сердца людей ложился пристыженный холод, утихали разговоры, зрители молчали. И только когда евреи и их немецкие конвоиры скрывались из виду, голоса людей снова оживали. Колонна свернула на рю де Ром, один из мужчин запел песню, остальные ее подхватили – веселую песню в лицо неизвестному. Альберт смотрел им вслед с горькой гордостью и с тревогой за сына, которого не было среди них.
* * *
Теперь он мог бы пойти домой. Он не спал тридцать часов.
– Отдохни, Альберт, – советовали друзья, – дальше мы сами.
– Еще одну тысячу до завтра… – Альберт снял очки и потер покрасневшие глаза.
– Мы сделаем. Поспи несколько часов, тебе это необходимо.
Альберт сел в «ситроен». Руки дрожали, когда он заводил мотор. Он посмотрел на пальцы без тревоги, скорее с интересом – вот что делает с человеческим организмом недостаток сна. Почему людям так необходим сон? Сколько времени у жизни он отбирает? Альберт думал о жене, которая ждала его дома, и о мадам Беллайше, которая тоже ждала своего мужа. Он проверил медикаменты в кожаной сумке. И поехал не домой, а к отелю «Мажестик». Перед входом вежливо попросил разрешения поговорить с полковником Рауфом. Охрана впустила его.
* * *
Рауф сидел за столом в просторном люксе, сесть он Альберту не предложил. Альберт снял запотевшие очки и изложил свою просьбу:
– Некоторые заложники нуждаются во врачебной помощи. Я хотел бы ходатайствовать перед вами, чтобы их отпустили.
Рауф посмотрел на него так, будто он оскорбил лично фюрера.
– Нуждаются они в чем-то или нет, решать не вам!
Альберт сохранял самообладание.
– Разрешите мне, по крайней мере, посетить заложников. Ведь мы как-никак привели вам тысячу двести…
– Это только начало. Перед нами стоят огромные задачи. Сколько людей у вас есть на настоящий момент?
– Точного числа я не знаю. Но… Я прошу вас…
– В восемнадцать часов я жду промежуточного отчета. Можете идти.
– Полковник. Обращение с военнопленными предусматривает…
– Они не больные, только пара царапин, а теперь избавьте меня от вашей чувствительности! Идите!
Альберт не сдвинулся с места. Он обдумал слова, прежде чем их произнести.
– Месье Беллайше страдает хроническим заболеванием. Ему необходимы лекарства. Если с ним что-то случится, это окажет катастрофическое действие на моральный дух добровольцев, которых мне предстоит мобилизовать. Тут все держится на доверии.
Рауф рассмеялся. И снова обратился к бумагам, что лежали перед ним. Альберт пришел в ярость. А этого ему не следовало делать.
– Отпустите старика!
Рауф вскочил:
– Что вы себе позволяете! Разговаривать со мной в таком тоне! Еще одно слово – и я лично пристрелю вашего раввина!
Страха Альберт не испытывал. Лишь разгоравшуюся ненависть. Чувство, которого он не знал уже очень давно. Отвратительное чувство. Но оно придало ему сил. Он был неуязвим, когда произнес:
– Я предлагаю обменять его на меня.
Он не мог предвидеть последствия. Скорее, хотел задеть Рауфа неким моральным превосходством. В этом было что-то солдатское. Что бывает между мужчинами. По лицу Рауфа пробежала циничная ухмылка.
– Эта его проклятая жажда справедливости! – Мими в ярости швырнула тарелку об пол.
Ясмина нагнулась собрать осколки. Только что звонил Поль Гец, чтобы выразить благодарность и благословение раввина, которого немцы отпустили в обмен на Альберта. Голос у Поля был осипший. Виктор ничего не ответил, положил трубку и уставился в ночь за окном.
– Он это сделал, чтобы наказать меня!
– Нет, Виктор, с тобой это никак не связано, – запротестовала Ясмина.
– Он хотел преподать мне урок. Но это никакая не справедливость, а всего лишь самонадеянность! До чего же глупо сдаться в руки немцам, только чтобы пристыдить собственного сына!
– Перестань оскорблять отца! – воскликнула мама.
– Теперь еще и ты будешь меня обвинять! Он сам виноват! Ему захотелось сыграть в героя, и он подставил нас всех!
Ясмина закрыла окно, чтобы соседи не слышали ссоры. Заметив на улице немецкий патруль, она отпрянула от окна.
– Тише! Там немцы!
Виктор и мама смолкли. Потом снизу донесся громкий стук в дверь. Виктор схватил кухонный нож.
– Спрячься! – шепотом приказала Ясмина.
Виктор с ножом. Немыслимо. Он никого не мог поранить – Ясмина никогда в этом не сомневалась. Неужели обманывалась?
– На крышу, быстро! – распорядилась мама.
Виктор взял Ясмину за руку.
– Идемте со мной. Обе.
– Нет, – решительно отрезала Мими и подтолкнула обоих к лесенке, ведущей на кровлю.
– А ты, мама?
– Идите, и ни звука!
Когда дело принимало серьезный оборот, Мими становилась львицей. Особенно если рядом не было папа́. Немцы уже колотили в дверь:
– Откройте!
Этот их язык. Жесткость. Беспощадность.
* * *
На крыше было холодно и тихо. Почти мирно. Звезды. Огни предместья. Море дышало во тьме. Лаяла собака. Ясмина и Виктор сели на корточки и прислушались. Решительный голос мамы, еще громче, чем голоса немцев.
– Что будем делать, если они поднимутся сюда? – прошептала Ясмина.
Виктор обнял ее за плечи. Никакого плана у него не было. Только нож.
– Ты правда мог бы убить?
– Нациста – да.
У Ясмины холодок пробежал по коже. От Виктора исходило тепло. Она всегда чувствовала себя защищенной с Виктором, а не с папа́. Она молилась.
Прошла целая вечность, и вот голоса немцев донеслись уже с улицы. Хлопнула дверь. Они ждали, пока мама не поднялась к ним. Все трое обнялись.
– Спасибо, мама, – сказала Ясмина.
– Что ты им сказала? – спросил Виктор.
Мама посмотрела на них, и в глазах ее не было облегчения.
– Они пришли не за тобой.
– А зачем же? Что-то случилось с папа́?
Мама отрицательно помотала головой.
– Чего им надо?
– Наш дом.
* * *
У них было двенадцать часов, чтобы упаковать самое необходимое в пару чемоданов. Деньги, драгоценности, одеяла, одежду, фотографии. Виктор покинул дом под укрытием темноты. Немцы о нем даже не упомянули. Они явно предоставили разбираться с мобилизацией самим евреям. Пока. Конфискация дома была местью Рауфа за героический поступок папа́. На что ему дом, если он предпочитает ночевать в тюремной камере? А вот надо было держать язык за зубами! Был бы сейчас здесь, они бы ужинали вместе, а не упаковывали серебряные ложки, пока эсэсовцы втаскивают свои ящики.
