– Un amico.
– Друг Виктора?
– Да.
– Откуда вы знаете меня?
– Это неважно. Главное, что я знаю, где Виктор.
Ясмина ахнула, но тут же прикрыла рот ладонью.
– Мне очень жаль, синьора.
– Что жаль?
Его голубые глаза разглядывали ее, примериваясь, осилит ли она правду. Явно решив, что не осилит, он не ответил.
– Если хотите, я вас отведу к нему.
* * *
Выдвижные каменные ящики. Бесконечные многоэтажные ряды, белые хризантемы, имена и даты – ящики с останками. На поле позади стояли деревянные кресты, разномастные, в беспорядке – кто же будет оплачивать надгробия для чужеземных солдат, если местные живут впроголодь? Ясмина держала отца за руку, а Мориц нес усталую Жоэль, стоял знойный полдень, когда блондин привел их туда. Он что-то напутал, это недоразумение, всего лишь недоразумение. Тут же лежат англичане, канадцы, новозеландцы, южноафриканцы, австралийцы. И неизвестные. Кресты без имен.
Еще дальше покоились протестанты, а за ними среди кипарисов стояла маленькая мечеть. Мусульмане, евреи и самоубийцы, cimitero acattolico
[121]. Полумесяцы и звезды Давида на могильных камнях, Сэм Тайлер, Халед Мессаунд, Джаймал Сингх.
Блондин остановился.
Ясмина не верила своим глазам.
Внезапная глухота в голове, словно мозги стали ватными, видишь, но ничего не чувствуешь. Этого имени здесь не должно быть. Это не он. Он не здесь. Какая-то ошибка. Наверняка он вон на том холме, машет им.
Дата рождения – его. На могиле не было камня, в отличие от могил других. Могила свежая, еще не заросла травой, даже не осела.
Ясмина начала дрожать. Сперва руки, потом ноги, пока все ее тело не затряслось. Существовал лишь один Виктор Сарфати, который родился в этот день в Тунисе, – иначе как бы его имя могло оказаться здесь, вдали от родины.
– Он погиб не от вражеской пули. Он непобедимый, как его имя.
– Но…
– Он утонул, синьора. Трагическая случайность. Штормовая ночь, он нес ребенка на плечах к одной из наших лодок, было темно, в море на якоре ждал корабль, но он не добрался до лодки, мы обыскали весь берег, а наутро нашли его тело. Ребенка не нашли.
Альберт хотел взять Ясмину за руку, но схватил лишь пустоту. Она упала на колени, начала всхлипывать, сначала тихо, потом принялась выкрикивать имя Виктора, голыми руками скрести землю. Мориц хотел ее остановить, но она ударила его в лицо и продолжала бить, потом снова пыталась зарыться в сухую землю, которая не поддавалась, наконец она рухнула, сотрясаясь в рыданиях, агонизирующее животное.
Альберт склонился над могилой, опустился на корточки, стал гладить землю со всей нежностью, что в нем сохранилась, он беззвучно плакал. Ясмина вскочила, сорвала с шеи хамсу и швырнула ее на могилу. Мориц неподвижно стоял рядом. Руки у него ослабли, он больше не мог держать Жоэль, которая прижалась к нему, не понимая, что происходит. Он опустился на колени, стараясь не уронить ребенка. Еще никогда он не чувствовал себя таким потерянным, таким бессильным, таким голым перед Вселенной, планеты которой продолжали равнодушно кружиться, тогда как здесь время остановилось.
Глава 49
Марсала
Пугало не зрелище, звуки. Пока самолет находился под водой, гигантская мертвая рыба, он молчал. Но стоило ржавому корпусу, стянутому ремнями, показаться над поверхностью, как он принялся стонать, точно истерзанный зверь. Спутанный Гулливер, монстр из глубин, освещенный лучами закатного солнца. Не надо было нам тревожить его покой. Это больше не самолет, это гроб – обросшие ракушками ребра, крылья, смятый пропеллер. Кран удерживал самолет на волнах, слишком высоких. Для этой операции требовалось спокойное море, но завтра опять ожидался шторм, так что сегодня или никогда.
Водолазы взбираются на крылья, проверяют, прочно ли закреплены ремни и выдержит ли корпус. Предстояло поднять самолет на понтон рядом с катером, чтобы доставить его в порт. Это самая трудная часть – переместить всего-то на несколько метров, но в воздухе; лишившись подъемной силы воды, ржавый самолет может не выдержать. Воздух давно перестал быть его стихией.
Сантиметр за сантиметром кран поднимает его выше. Мы почти можем видеть серебристое брюхо, еще чуть-чуть, и он оторвется от воды. Самолет зависает в воздухе, из него льются потоки, и тут мы слышим зловещий скрежет.
– Опускайте! – кричит Патрис. – Назад!
Кран замирает, корпус самолета содрогается. Кто-то кричит: «Мотор!» – и мы видим: правый мотор кренится, поначалу медленно, потом на крыле лопается какой-то шов, и тяжелый агрегат выламывается из корпуса. Правое крыло вскидывается вверх, левое зарывается в волны, фюзеляж отчаянно скрежещет в своем бандаже, снова раздается крик, Патрис запрыгивает на крыло, чтобы потуже затянуть сползающий ремень.
«Ты сдурел!» – кричат ему, и мы видим, как обшивка разрывается посередине, сперва как в замедленной съемке, а затем огромный корпус со страшным скрипом разваливается пополам.
Патрис соскальзывает в воду. Чудовище окончательно рассыпается, обломки вываливаются из ремней, падают в воду, замирают на самый последний миг и с шипением и бульканьем уходят в глубину.
Патрису бросают канат и вытягивают на борт. Сперва мужчины еще что-то кричат, какие-то команды, потом все смолкают. Пустые стропы болтаются на стреле крана, сочась водой. Всем понятно то, что никто пока не отваживается произнести: что бы там ни скрывалось внутри этого растерзанного скелета, теперь оно, покачиваясь, уходит на глубину пятьдесят четыре метра, и скоро течение и воля случая раскидают все это по дну, крупные части, наверное, разломятся, мелкие уйдут в песок. Опознавательные жетоны, сапоги и шесть тронутых коррозией ящиков, которые тоже могут развалиться.
* * *
На обратном пути Патрис молчит. Никто не смеет с ним заговорить. За катером волочится пустой понтон, солнце садится, с запада дует холодный бриз, и сводка погоды предсказывает на завтра шторм.
Глава 50
Юкали
До самого часа разлуки любовь не знает своей глубины.
Халиль Джебран
Когда умирает большая любовь, мы теряем не только человека, но и доверие к жизни. Под Ясминой разверзлась пропасть. Внутри нее рухнул дом, крыша и стены которого и без того уже были в щелях. Она стояла на коленях на пыльной земле у могилы Виктора, и в ней распухала пустота.
Мориц и Альберт обняли ее с двух сторон, не в силах дать ей утешения, которого самим не хватало. Каждый был один на один со своей историей, которая завершилась у этой могилы. Какой смысл было спасать жизнь, думал Мориц, если ей все равно вскоре было суждено угаснуть?
