Мориц сперва подумал, что она имеет в виду руку Фатимы, висящую у нее на шее. Но Ясмина вынула из кармана кусочек кинопленки, вырезанный им когда-то из британского киножурнала.
– Мы можем расспросить людей!
– Ясмина, без проектора ничего не разглядеть. На кадре Виктор все равно что песчинка.
– Тогда мы найдем проектор.
– Но если пленка не будет протягиваться в проекторе, она тут же расплавится.
– Всегда у вас есть какое-нибудь «но». Не будьте таким немцем! – Ясмина улыбнулась ему и перепрыгнула через яму в асфальте.
* * *
Откуда у нее такая уверенность, что ей повезет больше, чем тем бесчисленным женщинам, что стояли на жаре перед старым палаццо? Штаб коалиции в центре города хорошо охранялся: джипы, танки и пулеметчики. Боялись не диверсий, а голодных сицилийцев. Многих из солдат звали Сальваторе или Антонио, и говорили они на сицилийском диалекте с американским акцентом. Просителям следовало выстоять очередь, вытянуть номерок, показать паспорт, а на следующий день снова прийти – да и кто ты такая, лишь очередная докучливая женщина из толпы ожидающих матерей. Длинные коридоры, бесчисленные исчерканные карандашом бумажки на стене с фамилиями без вести пропавших. Официальные списки живых и убитых, отпечатанные на машинке. Купюры, исчезающие под столом, и тайные договоренности с красивыми девушками.
Ясмина обнаружила, что она не одна пришла требовать. Война проглотила тысячи мужчин и не выплюнула назад, да что там, сотни тысяч, даже миллионы. Но Ясмина вовсе не собиралась вливаться в команду безутешных вдов. Она упорно шла по длинным коридорам и всем показывала фото Виктора. И каждый отправлял ее дальше.
Француз? У нас на Сицилии не было французов. Они присоединились позже, на севере. Поезжайте в Рим!
Нет, мистер, он был здесь! В деревне Авола, на площади! Вы знаете Аволу? Возможно, он был агитатором или шпионом. И как-никак итальянец. Нет, он не воевал за фашистов, мистер, он был за вас! Нет, мы не знаем, в какой дивизии. Он еврей, может, это вам что-то подскажет?
Было много евреев, которые воевали за нас. Мусульмане, сикхи, индусы, the whole goddamn world
[112]. Какая разница? Когда они умирают, все одинаково зовут маму.
Поезжайте в Сиракузу! Там хоронят убитых и выхаживают раненых.
Нет, мистер, мы не ищем его среди убитых. Виктор слишком любит жизнь, чтобы умереть. А самое главное – жизнь его любит!
He must be a lucky man
[113].
* * *
Сиракуза находилась на восточном побережье, недалеко от нее была и деревня Авола, где Виктор попал в кинохронику. Именно там высадились британцы. Авола. Ясмина повторяла это название, будто оно обладало магической силой, она выпевала его и бормотала под стук колес на стыках рельсов. Авола, Авола, Авола. На карте эта деревня лежала на той же широте, что и Piccola Сицилия.
– Это знак, Мори́с, вы не находите? Знаете, почему мы его найдем? Потому что вы его спасли. Вы были нам ниспосланы. Вы наш ангел. Иначе бы это все было бессмысленно, ведь правда?
Когда поезд выехал из города, открылась картина, не изменившаяся за сотни лет. Миндальные и лимонные деревья, красная растрескавшаяся земля и оливковые рощи до горизонта. Отары овец накрывали холмы, словно тени от облаков. Женщины в полях пшеницы – страда и жара сицилийского лета. Деревенские женщины все как одна были в длинных черных платьях – вдовы и нелюдимые матроны, многие беззубые. То и дело посреди поля попадался сгоревший танк.
Ясмина высунула голову из окна, и волосы ее заплясали на ветру. Она вбирала летний зной, закрыв глаза, и наслаждалась скоростью. Мориц стоял рядом с ней в проходе, не сводя с нее глаз. Ясмина, пронизанная солнцем. Серебро и золото волос. Такая взрослая, и вдруг – на мгновение – сущий ребенок. Ясмина, не знавшая других мужчин, кроме брата. Ясмина, направляющаяся, возможно, к своей погибели. Горячий ветер в окно, запах сухой земли и сена. Белые клочья пара проносились мимо, в причудливом танце растворялись в полях. Пусть это длится вечно, думал он. Лучшее в путешествии – когда они на время забывали о цели и просто ехали куда-то, вместе. Ясмина втянула голову в вагон, чтобы волосы не пропахли паровозной сажей, а она хотела пахнуть хорошо, когда встретит Виктора.
– Он мне приснился, – сказала она. – Говорил, чтоб я не беспокоилась. Что у него все хорошо.
Мориц давно уже не возражал. Лишь удивлялся. Раз она видит его во сне, значит, он жив – вот и все. Она не искала Виктора, нет, она неслась ему навстречу – он уже рядом, и она готова. Для Морица сны были тем, от чего просыпаешься в холодном поту. А для Ясмины – местом, где отдыхала ее душа. Она носила сны с собой, как улитка свой домик. Реальность же была для нее призрачной, исчезающей. И если реальность становилась слишком жестокой, Ясмине всегда было где укрыться. Мориц ей завидовал, но и тревожился: каркасом ее дома снов был другой человек. А если они его не найдут? Что с нею станется? Или если права Сильветта? Вдруг он не хочет, чтоб его нашли?
* * *
Для проводника и пассажиров Мориц и Ясмина были Signor e Signora Sarfati, путешествующие со стариком отцом по семейному делу. Ясмине и Альберту это заблуждение было на руку – избавляло от лишних расспросов, а вот Морицу роль давалась тяжело. В иные моменты он и сам переставал различать, где правда, а где ложь. Они – пара, иногда это казалось таким естественным и привычным. Но потом в нем колом вставал вопрос: чувствует ли она то же, что и он? Ясмина играла роль, ни разу не намекнув Морицу, что это все не более чем притворство. Ее сопровождал еще один спутник, невидимый, – Виктор, стучавший в ее пульсе. Но что она чувствовала к мужчине, который был реальностью, который был рядом, носил ее ребенка и чемодан, подавал ей руку, чтоб она не оступилась?
Во всех комнатах воображаемого дома, что Ясмина носила с собой, обитал лишь ее возлюбленный. Но то уже был дом призраков. Пустые кровати и стулья, разбитые окна, по комнатам гуляет ветер. Щелястые стены, худая крыша. Но никто не должен был этого знать. Ясмина расстилала свою уверенность как покров над домом, чтобы никто не заметил, что он вот-вот рухнет.
В маленьком пансионе в Палермо она тайком наблюдала, как Мориц, держа на коленях Жоэль, сидит за расстроенным пианино в салоне. Он терпеливо водил маленькими пальчиками девочки по клавишам, учил пропевать ноты. Никто не играл так с Ясминой, когда она была ребенком. Но Мориц был особенный. Он принимал Жоэль всерьез, и девочка чувствовала себя с ним счастливой. Он не считал ее полуфабрикатом человека, не считал, что ее надо формировать, управлять ею, он принимал Жоэль такой, какая она есть. Насколько неуклюжим он бывал со взрослыми, настолько же естественным – с Жоэль. Когда они сидели вот так, вдвоем, их окружала волшебная тишина. Будто мужчина и девочка были единым целым – с самого начала. Если бы только можно было слепить из двух мужчин одного!
