Беспорядки распространились на всю провинцию, арабы убивали французских поселенцев, армия бросила артиллерию на арабские деревни. Тысячи, десятки тысяч погибших, и с каждым днем их становилось все больше. Армия подавила восстание. Революционеров принуждали падать перед французским флагом и кричать: «Мы собаки! Vive la France!» Арабы, стоявшие вокруг, кричали: «Это вы собаки! Хуже того – евреи!» Военные выхватывали из толпы людей без разбору и расстреливали на месте.
В Piccola Сицилии люди были дружелюбны – на рынках, на пляже или в кафе. Но ярость, страх и бессилие разъедали их сердца. Как быстро соседи способны превратиться в зверей, убивающих друг друга? По проспекту вдруг начали патрулировать вооруженные жандармы. В кафе сидели шпики. Люди собирались кучками и перешептывались. Европейцы поговаривали о создании вооруженных отрядов. Мусульманам надоело, что с ними обращаются как с гражданами второго сорта. Они узнали, что помощь народов колоний в победе над нацизмом – всех погибших арабов, африканцев и индийцев в форме войск коалиции – осталась невознагражденной. А евреи, разделенные на две группы – местные и европейцы, больше не знали, кому они могут доверять. Покровительнице Франции, которая сотрудничала с нацистами, или мусульманам, бей которых не смог их защитить. Дома были восстановлены, море по-прежнему синело, а вот внутренняя родина, чувство защищенности и сопричастности было разрушено. А ведь еще никто не сосчитал миллионы убитых.
– Когда вы уезжаете?
Леон держался приветливо, но не скрывал, что время Морица истекло. Причем подразумевал он не его лично, а человека, который спас Виктора, – точно так же, как позже Леон спас Морица лишь потому, что тот был amico di Victor. А друзья Виктора теперь были врагами Леона.
– В воскресенье придет Бернар. Славный мальчик из хорошей семьи. Введите его в курс дела. The show must go on
[108], не правда ли, Мори́с?
Новый киномеханик. Леон достал портмоне и выплатил Морицу его заработок, с точностью до сантима.
– Вы рады, что отправитесь наконец домой?
Домой. Пустыня и развалины.
– Я могу здесь переночевать еще пару дней?
– Конечно. Скажите мне, когда будет ваш корабль. Я отвезу вас в порт.
* * *
Мориц не представлял, что ждет его в Германии. Где вообще этот его дом, он тоже не представлял. Померания потеряна, а Берлин разделили между собой страны-победители. Он уложил одежду Виктора, которую хотел вернуть Ясмине, в чемодан и навел справки о морских рейсах. Потом написал письмо Фанни.
Моя дорогая Фанни,
я жив. Я вернусь домой.
Любящий тебя
Мориц
Ее берлинский адрес он помнил наизусть. Вот только существовал ли он еще. Письмо отнес на почту. Отправил авиапочтой.
– Le spediteur, Monsieur?
Отправитель! Он помедлил. Без отправителя они не примут письмо. Служащий почты протянул ему ручку. Какую фамилию он должен указать – старую или новую? Он решил написать инициалы – М. С.
– L’adresse?
Он нацарапал: Кинотеатр, проспект де Картаж, город Тунис.
* * *
В тот же день посыльный доставил свежую кинохронику британского филиала студии «Пате» – новости победителя – из Лондона. Мориц как раз передавал дела и инструктировал своего преемника. Бернару только что исполнилось шестнадцать. Робкий, но добрый мальчик, производивший впечатление слегка отстающего в развитии. Тяжелая голова, неповоротливый язык. Мориц достал бобину из коробки и показал, как одним движением заправить целлулоид в механизм протяжки. Потом запустил проектор.
Послеобеденный сеанс. Основной картиной был мультфильм «Три кабальеро» с Доналдом Даком. Увлекшись рассказом о технике, Мориц совсем не обращал внимания на фильм. Однако когда он посмотрел в окошечко, чтобы установить «рамку» кадра, то обнаружил, что киножурнал необычный.
Фахверковые дома. Немецкие деревни, с виду невредимые, как до войны, только без флагов и без свастики. Оператор вел съемку из джипа, ползущего по переулкам мимо женщин, детей и стариков, стоящих у своих домов. Вереница удивленных лиц: неуверенность, робкое любопытство, иногда даже радость. Облегчение, что все наконец позади. Мориц невольно подумал о собственных кадрах, сделанных при входе в Тунис: оккупанты или освободители? Ответ был написан в глазах населения. Затем обычные сцены с плитками шоколада и жевательными резинками для детей. Но что-то отличало эти съемки от сцен освобождения из Неаполя, Парижа и Рима. Что-то висело в воздухе такое, что показалось чужим даже Морицу, смотревшему на свою родину. Он покинул страну ликующей, а теперь видел ее глазами британских солдат – призрачной, тихой. В глазах читалось унижение, в отличие от эйфории итальянцев. Но было и другое, ускользающее, не запечатленное на пленке, но разлитое в атмосфере, – нечто гнетущее, чужое. Несмотря на весеннее солнце, несмотря на женщин на рыночной площади, несмотря на то, что война окончена.
И Мориц понял причину этого впечатления – оно было в лицах освободителей. Молодые парни, что ехали на своих джипах по немецким деревням, смотрели на местное население совсем не так, как в Италии. Там – радость, симпатия, братство. Здесь же – неприязнь и ужас. И это передавалось зрителю.
В зале стояла полная тишина. Даже дети, которые обычно во время журнала носились как угорелые, сейчас затихли в креслах. Германия, увиденная глазами победителей, – это страна, где цвела вишня, но в воздухе был разлит невидимый яд, зло. Страна, где только что свирепствовала чума. Потом показали трупы. Двое парней в форме вермахта, которых вздернули на дереве, им не было и двадцати. Дезертиры, пронеслось в голове Морица. Этих молодых людей, которые сделали единственно разумное – бросили оружие и пошли домой, – даже в последние часы войны отдали под трибунал. Отвращение, написанное на лицах британских солдат, передалось и Морицу. Что-то произошло в его стране такое, чего эти обычные парни никогда не видели.
В Англии и Америке никто не воевал между собой, война шла за их пределами. А в Германии война бушевала и внутри. Война против собственного народа.
Или все это лишь пропаганда? О чем умалчивает хроника? Мориц искал ответ в монтаже, в склейке кадров. Какая часть правды не попала на пленку?
И потом он увидел это, вместе с замершим Бернаром, – то, к чему оказался совсем не готов. Позже эти кадры обошли весь мир, их видели и последующие поколения, каждый ребенок и в Германии, и повсюду. И многие наверняка запомнили тот самый первый момент. Шок и ужас от этих кадров навсегда отпечатались в памяти. То, что Мориц тогда почувствовал, не поддавалось никаким словам – невозможно было описать то, что творилось в самом центре Германии, за сторожевыми вышками и колючей проволокой.
