— Этот склеп?
— Да. Теперь склеп. Впрочем, может быть, и тогда тоже. Дело в том, что это дом Мэта, где я… — Посвящать дочь в тайну лишения своей девственности Пат, впрочем, не собиралась и поэтому закончила иначе: — где он любил сочинять свои песни. Там, на втором этаже, есть огромный круглый зал…
— Мама, это правда, что его погубил ЛСД?
Пат вздрогнула. Кто и зачем мог сказать девочке об этом?
— Нет, это была автокатастрофа.
Джанет, опустив голову, пересыпала песок из ладони в ладонь:
— Как хочешь. А ты?
— Что я?
— Как ты пережила это? Ведь папа — ну, Стив — не лез, как я понимаю, к тебе в душу. Он просто подставил плечо. Но внутри?
— Мне было очень плохо.
— Настолько плохо, что ты стала тут же… спать с папой, если вышла за него?
— Джанет!
— Я взрослый человек, мама.
— Взрослый ли? — усмехнулась Пат. — Поступление в Оксфорд — еще не взрослость.
— У меня был любовник, с которым я прошла такое, что вашему поколению, должно быть, и не снилось.
— Самоуверенно. — Перед глазами Пат мгновенно промелькнули и часы в Саппоро, и недели в Кюсснахте. — Не забывай, мы были детьми сексуальной революции.
— Ах, мама, дело не в этом, не в дозволенности или запретах, а в том, насколько человек сам для себя ушел в это. Милош, например…
Перед глазами Пат поплыли черные круги, и к горлу подкатила пустота, которую ни сглотнуть, ни выплюнуть…
— Что с тобой? — Джанет склонилась над матерью, пораженная мукой, исказившей всегда державшее в узде свои эмоции лицо.
— Видимо, небольшой солнечный удар. Нельзя с непривычки лежать на солнце часами. — Но силы воли Пат хватало на троих в их семье, и она улыбнулась посеревшими губами. — Так что же Милош?
— Да Бог с ним, поедем лучше домой, мама! Я правда за тебя боюсь. — И Джанет уже вскочила, как попало раскидывая вещи по сумкам. — И не волнуйся ты так, все уже давно закончилось, я не видела его уже полтора года. Кстати, как он?
— Он приезжал сюда прошлой осенью, — задумчиво ответила Пат, связывая в одно пеструю мозаику своих чувств и наблюдений. — У Стива был с ним крупный разговор по поводу тех безумных кутежей, можно сказать, просто афинских ночей, — Пат потерла виски, отгоняя от себя видение Милоша, когда она, придя к Стиву, застала отца с сыном выясняющими отношения: огромные пылающие глаза на почти непристойно красивом лице и то знакомое до боли, словно оправдывающееся движение плеча, — которые Милош устраивал у них, когда Стив с Жаклин были в Испании. Но Ферга он обожает, — вдруг ни к селу ни к городу сказала она, — а малыш в нем просто души не чает. А потом они со Стиви ездили на неделю в Нью-Йорк.
— Бедный Милош, — одним дыханием прошептала Джанет, чтобы не услышала мама, и пошла вдоль прибоя не оборачиваясь.
* * *
Ее первые университетские каникулы приближались к концу, а пребывание в Трентоне так и не дало Джанет того облегчения, на которое она рассчитывала. Девушку тяготила собственная нереализованность: занятия правом находились пока на той стадии, где еще не требуются логика мышления и знание огромного объема статей и прецедентов, и потому ее ищущий разум не находил себе особого применения. Попытки писать умерли сами собой как нечто второстепенное и ненужное, когда о своих правах громко заявила плоть. И теперь больше всего Джанет угнетало то, что ее тело, бывшее таким прекрасным инструментом и познавшее такие наслаждения, теперь жило скучной пресной жизнью.
Последние дни Джанет большей частью проводила у Стива, ощущая, что в отношении к ней Пат после того разговора на пляже появилось нечто не то печальное, не то болезненное. Кроме того, она видела, что отец как-то резко постарел и погрустнел. Но больше всего ей хотелось понять удивительное преображение Жаклин, которая за те два года, что они не виделись, из ходившей вперевалку, раздавленной своим мертвым младенцем женщины превратилась в стройную особу, выглядящую гораздо моложе своих лет и распространяющую вокруг себя вполне телесную атмосферу. «Неужели у нее есть любовник?» — не раз со страхом спрашивала себя Джанет и не находила определенного ответа.
В последний вечер, как уже много вечеров подряд, над городом опять нависла черная грозовая туча, и Джанет, мучаясь от подступающего желания, как тень бродила по пустым и неосвещенным комнатам. На какое-то мгновение она застыла у наливавшегося черно-багряным светом окна, и тут сзади к ее спине прижалась горячая тяжелая грудь.
— Жаклин?! — скорее догадалась, чем узнала Джанет.
— Ведь ты давно хотела со мной поговорить, правда? — вместо ответа улыбнулась Жаклин.
— Правда.
— И про то, как я изменилась, и про постаревшего папу, и про… — Жаклин слегка запнулась, — про, скажем так, неведомые женские возможности?
— И это правда. — Джанет чувствовала, как от Жаклин исходит волна уверенности и нервного возбуждения одновременно.
— Сядь. — И они обе уселись на широкий подоконник, за которым бились тревожные сполохи начинающейся грозы.
— Что касается меня… — Жаклин снова улыбнулась, и Джанет, почему-то вздрогнув, увидела, как блеснули во вспышке молнии ее влажные зубы. — Я отказалась от детей, понимаешь? Не в реальном, конечно, смысле. Я убила в себе это — и жертва была принята. Это очень страшно, поверь, но я слишком люблю твоего отца, чтобы отказаться от него.
Джанет напряженно слушала, мало понимая, но всем своим существом внимая этим странным речам.
— А Стив… Из него ушла жизнь, понимаешь?
— Да. Но почему, ведь он совсем еще не старый?
— Жизнь коренится в любви, это так. В любви, то есть в великодушии и действии. Но есть и другая любовь — смутный порыв, сам в себе находящий пищу. И только она прозревает таинственное сходство всех явлений, единой вспышкой озаряя непонятное. И он потерял эту любовь.
И еще не сознавая, что говорит, лишь смутно догадываясь о верности своего предположения, Джанет тихо спросила:
— Это случилось после того, как мы встретились с ним в Швейцарии?
— Умница.
— Так он любил Руфь?! — Назвать эту женщину бабушкой было, конечно же, невозможно.
— Да. И с ее смертью живая жизнь оставила его. Она, конечно, была фантастическая женщина, одаренная по-женски так, как бывает, может быть, раз в столетие.
— Откуда ты знаешь?
— Сейчас мы говорим не об этом. Мы говорим о тебе, правда? — Жаклин мягко положила свою крошечную руку на подтянутое к лицу колено падчерицы, но это прикосновение показалось Джанет прожигающим насквозь. — Ты бьешься в каменном колодце плоти, омраченная всеми темными страстями, — но этого не надо бояться. Милош дал тебе то, чего большинство добивается годами и чаще всего не получает вообще. А он сделал тебе царский подарок, и чем глубже яма, в которой ты находишься сейчас, тем яснее и светозарнее будет тот день, когда от нынешнего бунта страстей останется лишь завоеванная свобода и умиротворенный разум. — Жаклин внезапно спрыгнула с подоконника и метнулась в глубину комнаты. — Посмотри. — Она протянула Джанет зеркальце. — Видишь, в твоем лице борются два начала. Твои глаза ясны и невинны, несмотря ни на что, зато рот… Рот говорит о том, что ты еще не дошла до дна колодца. — Жаклин вдруг порывисто прижала к себе девушку. — Я очень люблю тебя, Джанет! Я знаю, каких мук стоила ты родителям! И потому прошу тебя: иди своим путем, каким бы черным он тебе ни казался. Не бойся ничего. Исполняй свои желания, помни: нереализованные желания ведут к бесплодию, к смерти… А теперь иди, Ферг уже давно мечтает попрыгать с тобой под дождем. — И Жаклин буквально вытолкала Джанет в детскую.
