Как был, в дорожной куртке и вельветовых брюках, Милош всей тяжестью своего крупного тренированного тела лег на выступавшие позвонки и ягодицы, круглившиеся под невесомым японским халатиком. Но Джанет, борясь со сковывающим движения и мысли желанием сейчас же забыть в его объятиях обо всем на свете, ощутимо прикусила смуглую руку, прижатую к ее лицу.
— Подожди! — И невольно, но удачно солгала: — Там мама!
Милош откатился по одеялу, сел и поставил между ними бутылку маркобруннера.
[15] А на экране уже мелькал лицами переполненный зал Верховного Суда, и действительно в кадре несколько раз появилась Пат, разговаривавшая с высокой негритянкой ее же примерно возраста.
«…вы понимаете, как нелегко этим обоим людям лгать перед лицом всей нации при таких высоких ставках!» — вещал один журналист, а другой, темнокожий, тут же говорил об изощренном линчевании непокорных.
Пока шло объявление состава суда и прочие процессуальные формальности, Джанет быстро объяснила Милошу суть дела, и он, к ее удивлению, тоже заинтересовался.
— По-моему, лучший способ скрыть свой страх быть уличенным — это просто-напросто выдать его за другую эмоцию. Вот увидишь, он станет нападать не на эту красотку, а на Сенат, — здраво предположил Милош и спокойно стал потягивать темное вино. Действительно, первые реплики Томаса оказались направлены именно против продажности правительства, и через несколько минут зал, поначалу явно державший сторону Аниты Хилл, разделился. — Видишь, одним ходом — и какая победа!
— Так ты думаешь, она лжет?
— Может быть, это просто происки его противников — вполне милый путь не пустить черного в суд. — Но взявшая слово Анита держалась настолько убедительно и спокойно, что не поверить ей было невозможно. — Еще бы! — воскликнул Милош. — У нее было полгода, чтобы все отрепетировать до такого совершенства, прямо до автоматизма!
Очная ставка тянулась уже около трех часов, и во внутреннем дворике проснулись и начали заливаться синицы.
— Иди сюда. — Поглощенная происходящим на экране, Джанет не заметила, что Милош уже сбросил с себя всю одежду, и блики телевизора мерцают на нем, как лунный свет на влажных прибрежных камнях. — Селия давно спит. Иди. Я скажу тебе кое-что.
Джанет доверчиво потянулась, и через секунду уже восседала на живом троне, царицей и рабыней.
— Пойми же, маленькая, — прошептал ей в запрокинутое лицо Милош, — это всего лишь общий самообман. Никто не говорил правду — и никто не лгал, просто каждый говорил то, что ему больше запомнилось. Тише, тише, — удерживая ее начавшие двигаться бедра, улыбнулся он. — Выслушай до конца. Разумеется, это было больше, чем признал он, но и меньше, чем утверждала она. Каждый рассказал то, во что верит после стольких лет, — по сути, свои фантазии. И выиграет тот, кому больше симпатизируют, в чью сторону лягут карты. Пойми, в этом мире нет черного и белого, есть только алый туман страсти, — его низкий голос дрогнул.
— Нет! — крикнула Джанет, последним усилием воли вырываясь из его объятий. — Нет! — Опять проваливаться в эту бездну, в мир без истины и правды, где не за что зацепиться сознанию? — Нет! — Ее ясная душа жаждала определенности и гармонии. — О нет, нет… — плакала она, уже отчетливо сознавая, что с Милошем все кончено и что ее дорога лежит теперь совсем не в медицину, а туда, где женщина с повязкой на глазах держит в руках весы для определения истины.
* * *
Поступив в Оксфорд, Джанет первое время жила какой-то нереальной жизнью. Ей, воспитанной, с одной стороны, в демократических воззрениях Стива и Пат, а с другой — в подчеркнутом, хотя и внутреннем аристократизме деда с бабкой, был непривычен стиль отношений, который царил в этом старейшем учебном заведении и определялся старинной формулой: «Канцлер, мастера и школяры составляют корпоративное тело университета». Все восемь веков существования Оксфорда жизнь в стенах Внутреннего города шла, неизменно следуя этому правилу. И Джанет, даже со всей присущей ей легкостью, почти целый год не могла найти в этой системе своего единственно правильного места.
Ей казалось, что она находится в огромных декорациях какого-то театра. Конечно, лаборатории и аудитории Оксфорда были начинены самой современной аппаратурой, но внешне во всем культивировалась приверженность старине, и, оказавшись ранним утром во дворике, например Ориела,
[16] еще не наполненном студентами, можно было подумать, что сейчас не конец двадцатого века, а времена Ричарда Третьего. Студенты до сих пор кичились старшинством своих колледжей, и какой-нибудь мертонец, устав чьей школы с тринадцатого века служил жестким образцом для других заведений по всем университетам страны, мог на полном серьезе свысока посмотреть на вольфсонца,
[17] чей колледж вел свое летоисчисление всего-то с середины шестидесятых.
И все же, будучи человеком увлекающимся, Джанет не жалела о своем выборе. Ее женский колледж Леди Маргарет Холл, выбранный по настоянию Пат, считавшей, что сугубо женские заведения развивают здоровое честолюбие в равных условиях и не дают отвлекаться на многое, связанное с постоянным мужским общением, сохранял все достоинства и недостатки высшего английского образования. В свои восемнадцать Джанет, слава Богу, видела, в общем, только первые. Она купалась в истории и чисто романтической стороне юриспруденции — во всех звучных наименованиях типа «инъюнкция», «статут», «узуфрукт» и «конкубинат»… Свой первый публичный экзамен на степень би-эй
[18] она сдавала по Уложению Ульпиана — трактату, известному скорее пышной цветистостью речи, чем серьезностью положений.
— Еще хорошо, что теперь часть экзаменов можно сдавать письменно, — отдуваясь на июньской жаре и снимая с коротко стриженных волос черную академическую шапочку, пробормотала Клара Найбери, соседка Джанет по комнате в кампусе, незаметно пристроившемся за университетской церковью Святой Марии. — А то на всех этих публичных выступлениях я чувствую себя прямо как голая!
Джанет хмыкнула, представив себе толстую, как воздушный шар, с огромной грудью Клару в таком виде под готическими сводами аудитории, где они сдавали экзамены. Оказавшись в одной комнате с этой уроженкой Оксфордшира, Джанет первое время искренне ее жалела, не представляя и не понимая, как вообще можно жить с такой фигурой. Более того, она всегда стыдливо отворачивалась, когда Клара собиралась раздеться. Но сама толстуха ничуть не стеснялась своего тела, зачастую весело оглаживая его перед зеркалом, и пользовалась, вообще-то, не меньшим успехом у студентов, чем Джанет. Она радостно и просто шла навстречу мужским желаниям, получая и даря удовольствие.
