— Я же говорил Па… твоей матери, что у меня сейчас нет времени на такие развлечения.
— Да? — Джанет прищурила синие глаза, отчего стала неуловимо похожа на гейшу. — А она мне сказала, что ты вообще на гастролях в Дании.
Милош поперхнулся.
— Их отменили, — буркнул он. — Но как бы то ни было, тебе здесь делать нечего. Сегодня же вечером я отправлю тебя обратно.
— А если я не отправлюсь?
— Тогда я позвоню отцу.
Хитрая улыбка тронула губы Джанет.
— Ну уж папу-то я уговорю. А сейчас… Ладно, ТЫ, я вижу, устал, да и я просидела всю ночь на вашей крыше. Отвези меня в отель, мы оба выспимся, и вечером… Вечером ты, может быть, сжалишься над своей бедной сестрой. — Джанет притворно, но широко зевнула, томно опустив ресницы. Но когда она их подняла, то увидела, что Милош уже не сидит на подоконнике с чашкой в руке, а стоит перед ней с искаженным от ярости лицом и демонстративно распахнутым пиджаком.
— Отвезти тебя в отель?! — прошептал он. — Выспаться?! Чего ты добиваешься, дурочка? Этого? — И он чуть отклонился назад, еще ширя разведя полы. — Этого!? — И Джанет с ужасом увидела на его светлых брюках огромный комок, натягивающий тонкую ткань. — А ты знаешь… знаешь… — Джанет вдруг явственно увидела на лице Милоша настоящую муку, — что я спал с т… Ох, нет, нет! — Он провел ладонью по лицу, после чего на лбу и щеках остались красные полосы. — Все. Никакого отеля, сейчас мы встретимся с Жаном, потом надо заехать еще в одно место, а вечером аэропорт. Понимаешь? — вдруг совсем иным, растерянным, почти мальчишеским голосом, который странно было услышать от такого высокого и красивого мужчины, проговорил Милош. — Ты понимаешь?
И притихшая Джанет молча спрыгнула с высокого подоконника, подала Милошу руку и, опустив голову, направилась с ним к выходу.
В пустынном коридоре Милош вдруг порывисто прижал к плечу ее голову.
— Прости, Нетти. Но ведь ты и сама должна понимать, что это… Это инцест, — жестко закончил он, отрубая для себя и нее все надежды.
* * *
И все-таки этот день они провели вместе. Словно пытаясь стереть из памяти ужасное объяснение в школе, Милош, как в былые времена, вел себя нежно и заботливо, хотя все же старался не прикасаться к Джанет. На их счастье рядом был насмешливый и легкий Жан, который мог заговорить кого угодно. Со всеприятием человека, которому в жизни все и всегда удается, он проглотил известие о том, что Джанет — единокровная сестра его друга, и даже обрадовался ему, поскольку это явно увеличивало его собственные шансы. И потому он без устали таскал их по всем мало-мальски достойным посещения местам, начиная от трех улиц с удивительными названиями Чистилища, Ада и Рая, до замка Коппе, где дочь хозяина, прародительница всех будущих феминисток, толстая Жермена де Сталь когда-то принимала своих многочисленных гостей.
К вечеру, угостив Джанет и Милоша удивительным сортом глинтвейна под странным названием «негюс» в «Ландольте», Жан исчез, сославшись на завтрашнюю службу, а на самом деле видя, что и брат, и сестра мало внимают его рассказам, погруженные в какую-то странную апатию.
— А теперь мы зайдем к моей… — Милош снова замялся, не зная, как определить свои отношения с Руфью. — К женщине, которой я обязан своим вторым рождением… Словом, к настоящей волшебнице.
К его облегчению, в ответ на это предложение он увидел на лице Джанет слабое подобие улыбки.
— К волшебнице? Я помню, когда я была совсем крошкой, папа тоже повез меня к волшебнице, там, в Америке. Жаль, что я совсем ее не помню. Давай зайдем. — На самом деле Джанет теперь все было безразлично. Если она не может получить Милоша, мир становится бессмысленным и серым. И, как всегда бывает в большом горе, мысль девушки привязалась к незначительной мелочи, к этим несчастным колготкам, которыми она, наивная глупышка, хотела соблазнять и соблазнить. Теперь она думала о них с каким-то брезгливым стыдом и жалостью. И она надела бы эти колготки перед ним, который и так сгорал от желания! Слезы тихо капали на ореховый столик «Ландольта».
— Не плачь. — Милош осторожно повернул ее руку ладонью вверх. — Смотри, какая прекрасная линия жизни! У тебя будут мужчины достойней, лучше и… чище меня. Только не плачь. — Но голос его предательски дрожал.
Джанет благодарно сжала его горячие влажные пальцы и встала.
— Пойдем же.
Руфи как профессору университета полагалась огромная старинная квартира непосредственно рядом с университетом, в узенькой улочке, называвшейся Рю-де-Философ, до которой от кафе было всего минут пять ходу.
Открыв дверь своим ключом, Милош провел Джанет сначала в показавшийся ей ужасно мрачным холл, отделанный черными панелями в мавританском духе, а потом в небольшую комнату, снизу доверху по всем стенам уставленную книгами. Там, на стоявшей посередине кушетке «а ля Рекамье», лежала пожилая женщина в высоком ореоле белых волос над пергаментным лицом. Темно-золотистый плед был накинут на одно ее плечо. Милош подошел и молча приник головой к ее груди, а ее рука полным нежности движением обняла его темную, коротко стриженную голову. И Джанет поняла, что слова для этих двоих излишни.
— Это Джанет, Руфь. Я очень рад, что ты ее наконец увидела. Я пойду приготовлю что-нибудь вкусное. — И Милош вышел из комнаты своей упругой балетной походкой.
— А, богоданная сестричка! — Голос совсем не соответствовал только что увиденной Джанет нежности. — Встаньте-ка вон туда, к окну. — Джанет спокойно прошла к высокому венецианскому окну и остановилась, полная теплого чувства к этой женщине хотя бы уже за то, что она так явно и недвусмысленно любила ее Милоша. Руфь смотрела на нее долго, так долго, что девушке показалось, будто старая женщина забыла о ней. Но Руфь не забыла. Снедаемая раком и тратящая последние силы на то, чтобы никто не заметил ее страданий, она все же не утратила способности наслаждаться миром. И теперь этот мир в благодарность послал ей такой подарок — рыжеволосую внучку, словно сошедшую с картин Эль Греко, неуловимо, но бесконечно похожую на погибшего сына.
— О, Мэтью, — прошептали ее высохшие губы, и Джанет невольно подалась на этот шепот. — Подойди сюда, Джанет. — От Руфи исходила какая-то магическая сила, заставившая девушку на время даже забыть о своей горестной любви. — Ближе, ближе. Сядь сюда, — она указала на стоявшее рядом кресло, своим обнаженным костяком напоминавшее рыцарские замки. — Вот на столике вино — пей. Вот сигареты и мундштук — кури. И говори мне о себе.
И такой нестерпимый свет лился из огненных, в пол-лица глаз этой женщины, что Джанет как сомнамбула налила себе кроваво-красного вина, закурила терпкую сигарету в опаловом мундштуке и, как на исповеди, принялась рассказывать свою коротенькую, такую счастливую до сегодняшнего полудня жизнь.
— И он сказал, что этого не будет никогда, ибо это инцест, — закончила Джанет свою грустную историю.
— Глупости, резко и почти грубо вдруг прервала ее Руфь. — Милош слишком начитался Фрейда, что при его буйной сексуальной фантазии просто вредно. А ты должна верить и ждать. Ибо только тот, кто умеет верить и ждать, добивается желаемого. — И Руфь снова с неизбывной тоской вспомнила своего средневекового мальчика, который не хотел — или не умел — ни верить, ни ждать. — В декабре, когда родники на Монтанвере замерзнут, он возьмет тебя. — И потрясшим и без того зачарованную Джанет, воистину царским жестом Руфь сняла со среднего пальца массивное кольцо кованого испанского серебра. — Оно пережило Реконкисту, Армаду, Гойю и Франко. Возьми. Носи. И глядя на него, помни: никогда не лжет только тело. Верь ему, не бойся верить. — Руфь замолчала, прожигая Джанет тяжелыми, всегда трагическими глазами испанки. — Вот и все. А теперь идите. Скажи Милошу, что я не хочу есть. Пусть он придет завтра, после того как отправит тебя в Лондон. — Джанет вдруг почувствовала, что сейчас, как Милош, опустится на колени перед этой женщиной и припадет губами к надменной и еще такой красивой руке. Но, видимо, заметив ее движение, Руфь откинулась на спинку кушетки. — Лишнее. — И уже у самых дверей, к которым Джанет подошла, ступая словно по льду, она еще раз остановила ее. — И еще вот что. Люби своего отца. Люби, ибо он недополучил любви. Иди же.
