Майкл, кажется, угадал мои мысли.
– Не надо, Энни. Когда случится, тогда и случится. Что это будет, причем скоро, я и сам чувствую. Мне банши
[56] уже во сне являлась, да не единожды. Смерть, Энни, давно взяла мой след. Не хочу знать, когда и где она вцепится мне в глотку.
– Вы нужны Ирландии, Майкл, – возразила я.
– Не больше, чем ей нужны были Джеймс Коннолли, Том Кларк, Шон МакДиармада или Деклан Галлахер. У каждого своя роль. И свое бремя. Когда я погибну, другие появятся.
Что мне оставалось? Только головой качать. Другие, конечно, появятся, встанут в строй, но такого героя, как Майкл Коллинз, в Ирландии больше не родится. По крайней мере, в обозримом будущем. Люди вроде Майкла, Томаса или моего деда – из категории незаменимых.
– Тебе тяжело, да, Энни? Видишь, и у тебя бремя имеется – ты знаешь, что будет, а предотвратить трагедию не можешь.
Я кивнула и расплакалась, совершенно беспомощная. Должно быть, Майкл прочел отчаяние на моем лице, понял: еще секунда – и я не выдержу. Потому что легче, куда как легче переложить груз на чужие плечи, нежели тащить самой. Майкл шагнул ко мне, в предупреждающем жесте вскинул руку. Навис надо мной, приложил палец к моим губам. Взгляд его был тверд.
– Ни слова, Энни, – прошептал он. – Ни слова. Пусть клубок судьбы катится туда, куда ему суждено катиться. Пощади меня. Пожалуйста. Подумай, каково мне будет считать дни до собственной смерти.
Я кивнула, Майкл распрямился. Он не сразу отнял палец от моих губ, словно боясь, что я проявлю столь понятную женскую слабость. Безмолвный спор продолжался между нами несколько мгновений. Две воли сошлись в схватке – грудь на грудь; не преуспев с наскоку, каждая заняла оборонительную позицию, принялась возводить стены. Но вмешался разум, позволив нам обоим достичь соглашения. Мы одновременно выдохнули. Я утерла слезы, ощущая странное, ни с чем не сообразное освобождение.
– Тебе надо беречься, Энни. Томми уже в курсе? – мягко спросил Майкл. В голосе еще слышалось недавнее смятение.
Потрясенная, я отступила на шаг. Я ведь сама еще уверена не была.
– Это вы о чем?
Майкл широко улыбнулся.
– Ясненько. Ладно, сохраню твою тайну. При одном условии: ты тоже будешь помалкивать. Насчет меня. Ну как, заметано?
– Не понимаю, что вы имеете в виду! – Я продолжала отпираться, борясь с головокружением.
– Мне казалось, я один такой хитрый. Оказывается, ты тоже. Отрицай, отвлекай, опровергай! – Майкл заговорщицки подмигнул. – Проверенная тактика, Энни.
И он вышел, но не прежде, чем отрезал кусок жареной индейки и шлепнул его на ломоть хлеба. Вот не думала, что подобные потрясения возбуждают аппетит.
Впрочем, на пороге Майкл задержался.
– Полагаю, Томми знает. Не зря ведь он врач. Да тут любой догадается, у кого есть хоть капля наблюдательности. Твои щечки стали как розы, в глазах особый блеск. Поздравляю, Энни. Честное слово, даже будь это дитя моим, я бы и то сильнее не радовался.
И он опять подмигнул.
* * *
«22 августа 1922 года Майкл Коллинз отправится в графство Корк. Товарищи будут умолять его остаться в Дублине, но он не послушает. Он погибнет от выстрела, произведенного из засады в долине под названием Бил-на-Блис, то есть “цветочная чашечка”».
Всё, что мне было известно о гибели Майкла Коллинза, я доверила бумаге. Зафиксировала каждую подробность, каждую версию. Сама дата и точное время смерти, эти два набора идентичных цифр – 22.08.22, 22.08.22, – преследовали меня, представлялись заглавием нового романа. Я не смогла воспротивиться их зову, я должна была их записать – и записала. Пошла на компромисс в договоре с Майклом. Решила для себя: буду молчать вплоть до трагической даты, как Майкл и просил; буду сглатывать пепел, давиться сухой горечью. Но, когда настанет 22 августа, всё расскажу Томасу. И Джо О'Рейли. Пусть запрут Майкла, свяжут, пусть удерживают в безопасном месте, даже если для этого потребуется приставить дуло к его виску. А если… если я сама к тому времени… перемещусь, Томас найдет записи и поймет, как сохранить Майклу жизнь. Может, благодаря мне история станет развиваться по иному сценарию.
Я писала, пока рука не затекла. Слова чернилами выводить – совсем не то что по компьютерным клавишам стучать. От собственного почерка я сама всегда кривилась, если выпадало черкнуть какую-нибудь коротенькую записку. Зато процесс меня успокоил, как, пожалуй, ничто другое не успокоило бы.
Я положила листки в конверт, запечатала его и спрятала в комоде, среди белья.
* * *
14 апреля противники Договора захватили дублинское здание Четырех Судов на набережной реки Лиффи и объявили его штабом республиканцев. Также им в руки попали несколько зданий на Саквилл-стрит и тюрьма Килменхэм. Радикалы принялись совершать вылазки к оружейным складам. Всё награбленное у Свободного государства оседало в новоявленном «штабе». Словом, это было начало затяжного конца.
– Эх, Энни! – посетовал Майкл. – Могла бы и предупредить!
Томас метнул на него мрачный взгляд, и Майкл сразу смутился, волосы обеими руками взъерошил.
– Извини, Энни. Одичал я. Забываюсь порой.
Майкл спешно покинул Гарва-Глейб вместе со своим отрядом, включая и парня, раненного шрапнелью. Томас колебался, но в итоге стал паковать медикаменты. Вероятность боя за здание Четырех Судов была велика, в Дублине мог понадобиться врач.
Оэн сник. Еще бы – такие славные гости уезжают. Конец веселью, значит.
– Док, возьми меня с собой, – канючил Оэн. – И маму тоже!
Томас отказался. Обещал не задерживаться в Дублине. Захват здания Четырех Судов свидетельствовал об эскалации конфликта между сторонами и грозил кровопролитием. Увы, я не помнила деталей и, следовательно, не могла отговорить Томаса от поездки. Знала только, что здание взорвется. Огня и грохота будет много – шарахнут все похищенные боеприпасы. Люди погибнут, хорошие люди. Но детали – время взрыва, количество жертв – испарились из моей памяти.
– Майкл меня справедливо упрекнул, – произнесла я. Мы были в кабинете, Томас закрывал чемодан. – Я не тем поглощена. Больше усилий надо было приложить. Отдельные даты и события – будто вспышки в моей голове. Даже ночью покоя не дают. Зато другие – как провалы. Мне следует их помнить, а я не помню. Постараюсь исправиться.
– Такие выпады, как нынче, Мик позволяет себе только с близкими людьми, – успокоил Томас. – Можешь считать его упрек признаком особого доверия и дружбы.
– И поэтому ты его чуть взглядом не испепелил? Еще минута – и в ухо ему заехал бы?
– Это другое. Мик может доверять тебе или не доверять, но хорошие манеры никто не отменял.
