Мик твердо решился возобновить поездку по южным графствам и обязательно заглянуть в Корк. У него назначены встречи с так называемыми ключевыми игроками, на самом деле – с бандитами, по вине которых в регионе продолжается хаос. Мик уверен, что сумеет положить конец кровопролитию. Навсегда.
– Это мой долг перед Артуром, Томми. И перед твоей Энни. И перед каждым из тех, кто был повешен или застрелен, выполняя мое задание.
Как он не понимает: в Корке сопротивление особенно сильно! Корк – этакое гнездо республиканцев-радикалов. Железные дороги разрушены, деревья вдоль шоссе вырублены, и каждый автомобиль, каждый пешеход будто на ладони. Я не говорю о том, что территория графства нашпигована минами.
Напрасно я умолял Мика не ездить в Корк.
– Там же мои земляки! – рявкнул Мик, потеряв терпение. – Да я по всей Ирландии катаюсь, и никто мне ни разу не препятствовал. Я домой, в Клонакилти, хочу, чёрт возьми. В паб хочу ввалиться, на табурет влезть и выпить по-человечески со старыми друзьями.
– Ладно, – сказал я. – Раз тебе неймется, вместе поедем.
Кевин замолк. Несколько мгновений в библиотеке звенело эхо последней фразы. Встречаются в человечьем роду истинные титаны, про которых думаешь: над ними сама Смерть не властна. Обманчивое впечатление! Жизнь-насмешница любит сначала наделить своего избранника просторным сердцем и стальной волей, а затем «поставить на место» – иными словами, Смерти его вручить. Всем прочим в назидание.
– С ума сойти! – нарушил тишину Кевин. – Я, конечно, слыхал про Артура Гриффита и Майкла Коллинза – в школе проходили. Только я в тему никогда не углублялся, а зря. Читать дальше, Энн?
– Не надо. Что дальше было, я знаю.
Кевин передал мне и этот блокнот, я положила его на стол.
– А вот какой-то совсем старый. Обложка покоробилась, точно в воде побывала. Нет, погодите, еще один вижу. Ну-ка, ну-ка… Начинается в мае 1916-го, а заканчивается… – Послышался шелест страниц. – Заканчивается стихом, хотя последняя запись сделана 16 апреля 1922 года.
Я едва дышала, но все-таки выдавила:
– Можете прочесть стихотворение?
– Кто – я? Гм… Ну, могу, наверно.
Кевин откашлялся и начал читать как человек, к этому занятию не привыкший, монотонным голосом.
Найдёныш, былиночка или вот —
Силуэт театра теней;
Я спас тебя из студёных вод,
Согрел в постели своей.
Осилив первую строфу, он посмотрел вниз, напоролся на мой напряженный взгляд. Щеки у него стали того же оттенка, что волосы шестилетнего Оэна. У меня в голове гудел озерный ветер, в венах хлюпала лох-гилльская слизь.
Урок был – наглядней не преподать,
Затем и молю: забудь,
Родная, глядеть на ртутную гладь,
Таящую долгий путь.
Вот пресловутая леска и качнулась. Голова закружилась от нового приступа боли, я упала бы, не окажись за моей спиной стола. На него-то я и села.
– Энн! – позвал Кевин. – Этот блокнот вам тоже нужен?
Я кивнула, или, точнее, дернулась, как деревянная кукла.
Он полез вниз, держась за полки одной только левой рукой. В правой был дневник.
– Дайте сюда, – прошептала я.
Кевин шлепнул дневник мне на колени. Только теперь он заметил мое состояние, бедняга, и вытаращился, будто перед ним сидело привидение.
– Я думала, этот блокнот потерялся… – вымучила я. – В озере утонул. – Не веря глазам, я ощупывала обложку, как незрячая. – Ничего не понимаю.
– А вы не путаете, Энн? Может, это другой блокнот потерялся? Вон ведь их сколько!
– Нет, всё точно. Я же помню даты. И стихотворение. – Я протянула дневник Кевину. – Это выше моих сил. Вам я, должно быть, ненормальной кажусь… Просто вы не в курсе. Прочтите сами, пожалуйста, первую страницу. Вслух.
Кевин не стал возражать. Но, когда я передавала ему блокнот, из-под обложки вдруг выпорхнуло несколько фотографий. Кевин собрал их с полу.
– Да это ж Гарва-Глейб! – воскликнул он в изумлении. – Наверно, лет сто назад фоткали. Хотя дом и не изменился практически. Вот, Энн, поглядите.
Фотография была та самая, которую я показывала Дейрдре при первой встрече. Именно эту фотографию я взяла на озеро, когда плыла развеивать прах Оэна. Только теперь она выглядела старше на дополнительные восемьдесят лет.
– А вот здесь люди какие-то.
Кевин уставился на вторую фотографию. Прежде чем он произнес: «Ничего себе, да это ж вылитая вы!» – прежде чем округлил глаза, а потом сузил их, встретив мой взгляд, – я поняла, кто именно запечатлен на старом снимке. Разумеется, мы с Томасом в отеле «Грешэм», не касающиеся друг друга, застигнутые фотографом врасплох. Томас ко мне вполоборота: твердый подбородок, худощавая скула, неожиданная мягкость рта под идеально прямым носом.
Мое изображение сохранилось даже после испытания водой. И дневник сохранился. А я сама – нет. Наша с Томасом связь порвалась. Видимо, навсегда.
28 августа 1922 г.
Мы выехали в Корк рано утром 21 августа. На лестнице Мик споткнулся и уронил винтовку. Она загрохотала по ступеням, весь дом разбудила. Я еще подумал: плохая примета. Джо О'Рейли проводил нас взглядом. Так он мне и запомнился: в окне, точно портрет в раме, – недвижный, мрачный. В унисон со всеми нами Джо умолял Мика не ездить в Корк, а узнав, что я его сопровождаю, вздохнул с облегчением, хотя от меня в бою пользы никакой. Зато я пригождаюсь после боя. О сражениях, засадах и прочем мне рассказать нечего – только об извлечении пуль, наложении швов и морфине.
Началась поездка неплохо. Наш путь лежал через графство Килдэр, и мы заглянули в Керраг-кэмп
[60] с инспекцией. Останавливались мы в Лимерике и затем в Мэллоу. Там, в пабе, Мик хотел сплясать с бойцами, но неизвестно откуда появился священник и обозвал его предателем, на меня же сзади выплеснули целую пинту эля. Мик стерпел оскорбление. Пришлось стерпеть и мне. Я допивал виски, чувствуя сырость в районе крестца. Зато, когда мы прибыли в Корк и вошли в гостиницу, где намеревались заночевать, Мик рассердился не на шутку. Дело в том, что обоих охранников он обнаружил дрыхнущими в холле. Каждого из них Мик сгреб за чуб и шарахнул друг о друга – только лбы затрещали. Случись подобное год назад, скажем, в дублинском «Вауне» – Мик бы там ни секунды не задержался, уверенный, что его безопасность под большой угрозой. Теперь, в Корке, он спокойно прошел в номер и уснул, едва коснулся щекой подушки. Я не ложился. Всю ночь я кемарил в кресле под дверью, с револьвером Мика наготове.
