В кухне дубовые полы и шкафчики были заботливо обновлены и натерты до блеска. Внушительная лестница никуда не делась. Дубовые перила, отполированные множеством ладоней, и ступени, стертые множеством ног, внушали доверие, даже казались теплыми. Плинтусы и лепнина потолка сохранились, оттенок стен – увы, нет. Их выкрасили заново. Кухонную начинку, как нетрудно догадаться, заменили до последней ложки, наполнив аутентичное пространство всевозможными современными приспособлениями вроде кофеварок и посудомоечных машин. Пахло лимонным моющим средством и воском для мебели. Напрасно я принюхивалась, напрасно пыталась (через столько людей и лет!) вычленить бесконечно дорогой запах – сочетание домашнего розмаринового мыла с бриолином. Томас не желал явиться даже в виде эфемерных молекул. С трудом передвигая ватные ноги, я вошла в библиотеку, поплелась, рукой считая книжные корешки, вдоль стеллажей. Никогда больше Томас не прочтет ни единой книги… Внезапно я застыла. Там, где раньше висели часы с маятником, теперь была картина в овальной раме.
– Мисс Галлахер! – позвал из коридора Робби.
То есть нет, какой Робби! Кевин. Кевин Шеридан. Я попыталась откликнуться, но голос изменил мне – дрогнул и сорвался. Сейчас Кевин войдет. Надо хоть слезы вытереть. Надо собраться.
Не получилось. Кевин обнаружил меня на полу, со взглядом, прикованным к картине. Смутился, ойкнул, поспешно отвернулся и начал рассказывать, прикидываясь, что не замечает моих слез.
– Здесь изображена так называемая лох-гилльская леди. Местная знаменитость, если только восьмидесятилетний призрак может считаться знаменитостью. Говорят, эта женщина недолгое время жила в Гарва-Глейб, а потом утонула в озере. Ее муж от горя едва с ума не сошел. Годами ее портреты рисовал – и уничтожал, недовольный результатом. Этот портрет, по всей видимости, удовлетворил его. Поэтому и сохранился. Вам нравится? По слухам, лох-гилльская леди была прелестна.
Хвала Господу, Кевин не заметил сходства. Не зря считается, что люди крайне ненаблюдательны. Вторая версия: меня, зареванную, еле живую, сейчас никто не назвал бы прелестной.
– Она так и не вернулась домой?
Получился придушенный всхлип, как у ребенка после затяжной истерики. Вот и Джим Доннелли утверждал, что ту женщину – меня – больше никто не видел.
– Нет, мэм. Она ведь утонула – как она могла вернуться?
Кевин протянул мне носовой платок, я принялась промокать глаза.
– Мэм, с вами всё в порядке? – напрягся Кевин.
– Да. Просто это так печально… – прошептала я. Не смотреть на портрет. Не выдать себя. Не реветь. «Она не вернулась». Я не вернулась. Сжалься, Господи, надо мной!
– Печально, мэм. Только дело ужас какое давнее.
Давнее, как же! Всего пара недель минула.
– Мистер Коэн сказал, вы потеряли близкого человека. Примите мои соболезнования, мэм.
Прозвучало совсем иначе, нежели прежние фразы. Без фальшивого самоуничижения. По-доброму. Человечно.
Я кивнула. Он еще помялся рядом, подождал, пока я себя в руки возьму.
– Вот что, Робби, – заговорила я. – Не обращайте внимания на слова мистера Коэна. Гарва-Глейб не продается. Я намерена здесь жить. Постоянно. Вы остаетесь смотрителем. Я увеличу вашу зарплату, насколько потребуется. А комнаты мы сдавать не будем. По крайней мере пока.
Он даже лицом посветлел.
– Видите ли, Робби, я писательница. Мне необходимы тишина и покой. Но дом слишком велик, сама я не смогу поддерживать порядок. К тому же… я… я жду ребенка. Я хочу сказать, подыщите приходящую уборщицу. Хорошо бы она и готовить умела. Я, когда погружаюсь в очередную книгу, обо всём забываю.
– И подыскивать не надо. Есть такая девушка. Если в Гарва-Глейб постояльцы, я ей звоню. Вот она обрадуется, когда узнает, что теперь работает на полную ставку!
– Это всё, Робби.
– Гм… мисс… Вы меня Робби называете. А я Кевин.
– Ох, простите, Кевин. Ужасно неловко. Что это меня заклинило на Робби? Ничего, теперь не забуду. Кстати, зовите меня Энн. По мужу моя фамилия Смит.
* * *
Конечно, я продолжала путать. Я упорно звала Кевина именем его прадеда. Он меня поправлял, но, похоже, не обижался и не заморачивался подозрениями. Приехав в Гарва-Глейб гостьей, я постепенно обрела статус привидения. Ибо, как привидение, днями бродила по комнатам и коридорам, ни во что не вмешиваясь, безучастная ко всем, кто из плоти и крови. Столь памятный мне амбар был переоборудован под жилое помещение, там-то Кевин и обитал, туда-то и удалялся, закончив дела в доме, – оставлял меня в благословенном одиночестве. Каждое утро он удостоверялся, что я в добром здравии, что Джемма – девушка из Дромахэра, та самая, о которой шла речь, – наполнила холодильник продуктами и навела блеск в доме. Когда из США доставили мои вещи, Кевин помог с распаковкой и обустройством кабинета. Он искренне восхищался количеством моих книг, так и ахнул, узнав, на сколько языков они переведены; долго таращился на списки бестселлеров, возглавляемые моими романами, с опаской трогал мои призы. Я была ему благодарна, хотя знала: в глубине души Кевин считает меня чокнутой.
И у него имелись на то причины. Наверняка он видел, как я ежедневно погружаюсь (одетая!) в озеро, бормоча стихи Йейтса, умоляя судьбу забрать меня в 1922 год. Дальше – больше: я отправила Кевина к Джиму Доннелли с заданием купить ялик. Собственной персоной я туда, разумеется, явиться не рискнула. В ялике я заплыла на середину озера, проторчала там целый день – всё надеялась, что Лох-Гилл откроет временной портал, напустив для начала туману. Напрасно. Сезон был неподходящий – август, погода теплая, солнечная, никаких туманов, вообще ни ветерка. Мои неумелые заклинания и слезные мольбы разбивались о зеркальную гладь. Лох-Гилл молчал с самым невинным видом. Я опустилась до строительства нелепых и жутких планов – как бы получить немножко человеческого праха, но вовремя опомнилась. Уж конечно, если прах и сыграл роль, то исключительно потому, что принадлежал Оэну.
Недель через шесть после моего заселения в Гарва-Глейб на аллее появился автомобиль. Он въехал в ворота (при Томасе никаких ворот не было) и подрулил к крыльцу. Я сидела в кабинете, якобы работала, на самом деле – смотрела в окно. Удивилась ли я, когда из автомобиля вышли две женщины – молодая и старая? Отнюдь.
– Робби! – позвала я. И прикусила язык. Кевин, а не Робби. Кроме того, он не услышит – он за домом лужайку косит. Джемма уже ушла.
Раздался звонок в дверь. Не буду открывать. Право имею. Нет, так нехорошо.
Приехали Мэйв О'Тул и Дейрдре Фэллон. Обе они оказали мне большую услугу – а я их на крыльце продержу? Это моя благодарность? Какова бы ни была цель посещения, открыть необходимо. Слава богу, нынче я приняла душ и сменила пижаму на приличное платье – вот о чем я думала, приглаживая волосы и направляясь к парадной двери.
16 июля 1922 г.
Энн не ошиблась. Ранним утром 28 июня силы Свободного государства обстреляли фугасами здание Четырех Судов, которое еще в апреле оккупировали противники Англо-ирландского договора. Мик хотел всё уладить мирным путем. Выдвинул ультиматум – его проигнорировали. Британское правительство грозило: сами порядок не наведете, независимые вы наши, – мы подсобим. На деле вышло бы, что ирландские правительственные войска бок о бок сражаются с британцами против ирландских республиканцев. Куда уж хуже. Мику ничего не оставалось, кроме как атаковать. Для начала его люди захватили другие стратегические пункты Дублина – на Саквилл-стрит и в других районах, где с апреля окопались республиканцы. Мик опасался, что боевики оттуда потянутся на подмогу засевшим в здании Четырех Судов. У Мика теплилась надежда: увидав, что он использует настоящую артиллерию, республиканцы поймут: всё серьезно – и сдадутся. Без кровопролития.
