– Я не хочу по новой. Я хочу начать по-настоящему.
– Тогда расскажи мне.
– Хорошо, – начал я. – Я пробыл в Ило несколько дней, мне было сложно. Многое навалилось. Там была девушка. Из старшей школы. Она меня пригласила к себе на ужин, и слово за слово…
Это может прозвучать странно, но мои признания казались мне знакомыми, как пара старых джинсов. Меня подталкивали остатки прошлого, когда мы ссорились, как могут ссориться только влюбленные. В этот раз Селестия не имела права ревновать, но с каких пор тебе нужно право чувствовать то, что ты чувствуешь? Я улыбнулся, вспоминая тот раз, когда она выбросила мой кусок торта и в одиночку выпила все шампанское. Возможно, я скучал по ссорам так же, как и по ее любви, потому что с Селестией одно всегда следовало за другим. Наша страсть была мощной и опасной, как нестабильный атом. Я никогда не забуду примирительные поцелуи, когда она кусалась, оставляя у меня на груди фиолетовое кольцо, которое здорово болело еще полтора дня. С такой женщиной ты всегда знаешь, что это точно было.
Селестия сказала:
– Как я могу злиться? Я же не двуличная.
Я всматривался в ее лицо, но на нем отражалась только усталость. Она с тем же успехом могла просто пожать плечами. Меня долго не было, но я все равно кое-что про нее знал. Определенные вещи у нас на подкорке не меняются. Вчера под деревом она боролась с собой, чтобы сохранить самообладание, подавить огонь, но я чувствовал, как она горит.
– Джорджия, ты понимаешь, что я пытаюсь сказать?
– Понимаю, – продолжила она. – Ты многое пережил. Я понимаю, что это ничего не значит. Ты это хотел сказать?
– Селестия, – сказал я, заключив ее в объятия. На мне были брюки и носки, а она была почти голой. От нее пахло пудрой с блестками и мылом. – Тебе все равно, правда?
– Дело не в том, что мне все равно. Я просто пытаюсь относиться к этому по-взрослому.
– Я позвонил ей секунду назад, когда ты была в душе, – я замедлил речь, чтобы каждое слово било с силой. Мне не нравилось раскручивать детали. Клянусь, я не хотел сделать Селестии больно, но мне нужно было знать, могу ли я так сделать. Мне нужно было знать, есть ли у меня по-прежнему такого рода сила, такого рода власть.
– Когда я был с ней, она мне показала, как снова стать собой, или, наверное, она познакомила меня с новым мной, с человеком, которым я должен стать в будущем. Это было замешено не только на сексе. Но я не могу врать тебе и говорить, что у нас ничего не было. Она приняла меня как мужчину или, может быть, просто как человека.
Взгляд у Селестии был невыразительным, как яйцо.
– Ну, а как ее зовут?
– Давина Хардрик. Она спросила, что между нами было. В смысле, между мной и ей, не между мной и тобой.
– И что ты ей сказал? – в ее голосе было только любопытство.
– Я сказал ей, что я женат.
Селестия кивнула, погасила свет и притянула меня на кровать.
– Да, ты женатый мужчина.
Я лежал в темноте, в неуверенности, будто не мог вспомнить собственное имя. Давина сказала, что единственный вопрос заключается в было или не было, но это такая же выдумка, как начать по новой. До конца наших жизней между мной и Селестией что-то будет. Ни один из нас никогда не сможет насладиться идеальным спокойствием не было. Когда на прикроватных часах мигнула полночь и Рождество закончилось, я почувствовал, как моя жена, покусывая, целует мои плечи. Я чувствовал грусть в ее дыхании, но она продолжала ласкать меня, произнося мое имя скорбным шепотом. Я повернулся к ней лицом; голова Селестии в моей ладони казалась хрупкой, как лампочка.
– Джорджия, ты не обязана.
Она прервала меня поцелуем, и я не уверен, что хотел его. В свете часов на тумбочке я различил ее напряженные брови и дрожащие ресницы.
– Мы не обязаны, – сказал я. – Мы можем просто лечь спать.
Ее кожа жгла мне бедро, когда я теребил кружевной подол ее ночнушки. Мои руки сами собой устремились к ее телу, но под моими пальцами ее мускулы напрягались. Будто я обращал ее в камень, клетка за клеткой.
– Вот как я тебя люблю, – сказала она, откинувшись на груду подушек. Даже в темноте я мог разглядеть, как ее грудь учащенно поднималась и опадала, ее дыхание, как у птицы в руке. – Пожалуйста, Рой. Пожалуйста, дай я все сделаю правильно.
Когда я сидел в тюрьме, Оливия навещала меня каждые выходные, пока могла. Я всегда был рад ее видеть, но всегда стыдился, что она видит меня. Однажды в воскресенье она как-то переменилась, но я не совсем мог описать как. Она, должно быть, узнала о раке, но мне не сказала. Я заметил ее дыхание; Оливия сама это осознавала, и ее внимание цепляло взгляд. Она тогда вдыхала воздух так же, как Селестия сейчас: быстро и испуганно.
– Рой-младший, – сказала Оливия. – Я ни в чем не сомневаюсь. Я просто хочу от тебя услышать, что ты этого не делал.
Я откинулся назад, вздрогнув, будто она плюнула мне в лицо. Оливия потянулась ко мне, как бросаются за стаканом, упавшим со стола.
– Я знаю, что не делал, – ворковала она. – Я знаю. Пожалуйста, дай мне услышать это от тебя.
– Я все время был с Селестией. Можешь ее спросить.
– Я не хочу спрашивать у нее, – сказала мама. – Я хочу услышать это от тебя.
Я не могу вспоминать этот день, не слыша дыхания вокруг ее слов, не воображая, как опухоли множатся, поглощают ее тело. Оливия умирала, а я говорил с ней с горечью во рту. То, что я не знал, ничего не меняет.
– Мама, – сказал я. Я говорил с ней, будто она была отсталой или не говорила по-английски. – Я не насильник.
– Рой-младший, – начала она, но я ее перебил.
– Я больше не хочу разговаривать.
В тихой комнате моя жена подняла свои красивые руки, обвив ими мою шею, притягивая меня к себе с силой, которой я от нее не ждал.
– Я хочу, чтобы тебе было хорошо, – ее голос был смелым и решительным.
– Я этого не делал, – сказал я. – Я не трогал ту женщину. Она думала, это я. Ей нельзя было доказать, что это не я ворвался в ее номер и схватил ее. Когда она давала показания, я не мог даже взглянуть ей в лицо, потому что в ее глазах я был варваром, хуже собаки. Когда я смотрел, как она смотрит на меня, я становился тем, кем она меня считала. Хуже про мужчину и не скажешь.
– Шшш, – сказала Селестия. – Все закончилось.
– Ничего никогда не заканчивается, – сказал я, снимая ее руки с моих плеч. Я лежал рядом с ней, вспоминая, как мы растянулись на асфальте, когда нам было запрещено прикасаться друг к другу. – Селестия, – сказал я, удивившись, каким низким был голос в моей груди. – Я не насильник. Понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать?
– Да, – сказала она, но выглядела она растерянно. – Я никогда не думала, что это ты. Я знаю, за кого я вышла замуж.
