Я повернулась к Андре – он излучал уверенную радость. Я посмотрела на дядю Бэнкса – он вполголоса увлеченно мурлыкал о чем-то с Сильвией. Наконец, я повернулась к папе. Столько лет я была папиной дочкой, его Стрекозой. На свадьбу я надела балетки не для того, чтобы быть ниже Роя, а для того, чтобы не слишком возвышаться над папой. И хотя я попросила священника убрать слово «повиноваться», ради папы мы оставили строку «который выдает эту женщину за этого мужчину», чтобы он мог сказать «я» своим на удивление низким голосом.
Сидя за столом, я подняла бокал, на дне которого оставался только глоток чая. «У меня есть тост». Пять бокалов поднялись вверх будто сами собой. «За дядю Бэнкса, чьи неустанные труды, наконец, возымели успех. Рой освободится из тюрьмы к Рождеству».
Сильвия издала одобрительный возглас и подняла бокал над немым столом, надеясь, что кто-то чокнется с ней. Дядя Бэнкс сказал: «Спасибо», мама сказала «Все-таки Он помог нам!», а папа промолчал.
Андре встал из-за стола. Длинный и худой, он возвышался в комнате, как маяк.
– Дорогие все. Я предложил Селестии выйти за меня замуж.
О нашей с Роем помолвке мы объявили за тем же столом, примерно в той же обстановке, но эта новость была встречена «Бордо» и аплодисментами. А на этот раз папа повернулся ко мне и вкрадчиво спросил:
– И что же ты ответила, Стрекоза?
Я встала рядом с Андре.
– Папочка, я согласилась, – я попыталась произнести эти слова уверенно, но вместо этого услышала в них вопрос, нужду.
– Мы можем все уладить, – сказала моя мама, глядя на отца. – Мы все обговорим.
Андре обнял меня за плечи, и я поняла, что дышу глубоко, пытаясь успокоиться, а глаза жгут слезы. От правды становилось спокойнее, хоть она и была тяжела.
Мой отец поставил пустой бокал рядом с нетронутым куском торта.
– Это неправильно, – сказал он буднично. – Стрекоза, я не могу с этим согласиться. Ты не можешь выйти за Андре, ведь у тебя уже есть муж. Я хочу взять на себя часть ответственности за это. Я с детства тебя баловал, и теперь ты думаешь, что жизнь – это ежедневный праздник. Но это не так. Мы не всегда получаем то, чего хотим.
– Папа, – сказала я. – Но ты же лучших других знаешь, что любовь иногда не подчиняется правилам. Когда вы с мамой поженились…
– Селестия, – у Глории было такое выражение лица, что я не знала, как его понимать, как предупреждение, данное на иностранном языке.
Тут вмешался папа:
– Абсолютно другая ситуация. Когда я встретил Глорию, у меня были смягчающие обстоятельства. Я состоял в браке, в который вступил слишком рано и поспешно. А твоя мама – мой единомышленник и правая рука. Родственные души всегда друг друга найдут.
– Мистер Давенпорт, – сказал Андре. – Но Селестия именно это для меня и значит. Я хочу связать с ней свою жизнь.
– Сын, – сказал папа, сжав вилку так, будто это вилы. – Я тебе одно скажу. Рой в заложниках у государства. Он – жертва Америки. Когда он вернется, ты как минимум должен вернуть ему жену.
– Мистер Давенпорт, при всем уважении…
– Мистер Давенпорт это, мистер Давенпорт то… О чем тут вообще говорить? Рой вернется домой, пять лет просидев в тюрьме вообще ни за что, и вы хотите, чтобы он, вернувшись, увидел, что у жены на пальчике твое кольцо, а ты всем рассказываешь, как ее любишь? А вот я скажу вам, что он увидит: жену, которая отлично раздвигает ноги, и так называемого друга, который не умеет вести себя как мужчина, и к тому же черный мужчина.
Теперь встала и мама:
– Франклин, извинись.
Андре сказал:
– Мистер Давенпорт, вы вообще себя слышите? Можете ненавидеть меня сколько хотите. Я пришел сюда, чтобы получить ваше благословение, но мне оно не нужно. Но Селестия – ваша дочь. Вы не можете о ней так говорить.
– Папа, пожалуйста, не кляни меня, – сказала я. – Пожалуйста, не надо.
Бэнкс вставать не стал, но вставил со спокойной твердостью:
– Франклин, ты же сам все видел. Что, по-твоему, она должна сделать?
– По-моему, она должна вести себя так, как мы ее учили.
– Я учила ее знать, чего она хочет, – сказала моя мама.
Папа обхватил голову двумя руками, будто она могла соскочить с шеи.
– Что вообще за любовный бред у нее в голове? Не хочу никого обидеть, но это будет поважней, чем какой-то несчастный роман. Она могла отдать Андре всю свою жизнь, если бы хотела. Но этот поезд ушел. Что Рой такого сделал, чтобы с ним так обошлись? Он просто оказался черным мужчиной не в то время не в том месте – вот и все, что он сделал. Просто как дважды два.
Отбить это обвинение было не так легко. Мы с Андре все еще стояли, словно застряв в этой толпе. Папа вонзил ложку в торт, зримо довольный собой и своей речью, наслаждаясь тем, что последнее слово осталось за ним.
Через стол от него Сильвия шепталась с дядей Бэнксом, свет отражался в ее серьгах как в крохотных зеркалах. Набираясь смелости, она шумно вдохнула и торопливо заговорила:
– Формально я вам не родня, но я с вами настолько давно, что все-таки скажу. Вы все съехали с катушек. Все до единого. Во-первых, отвлекитесь на минуту и похлопайте Бэнксу. Он пять лет работал как вол. Все остальные тут выписывали чеки и молились. А Бэнкс выиграл дело. Именно он сражался с этими чиновниками.
Мы промямлили стыдливое «спасибо», которое Бэнкс принял милостивым кивком. Потом он потянул Сильвию за руку, чтобы она села. Но она не села.
– И еще, Франклин, – она наклонила голову, глядя на папу, сидевшего во главе стола. – Ты меня не спрашивал, но я все равно скажу. Понимаешь, Селестии и так надо выбирать между Роем и Андре. Не усложняй ситуацию, не заставляй Глорию выбирать между дочерью и мужем, потому что тут ты точно проиграешь. Не веди себя с дочерью так, будто ты сутенер, а она должна ложиться под того, под кого ты ее положишь. Это уже бой без правил, и ты, Франклин, это знаешь.
Рой
Те длинные/короткие дни, которые прошли между новостью о моем освобождении и непосредственно освобождением, Уолтер провел практически без сна, говорил ночами напролет, выдал мне тысячу и одно напутствие для вчерашнего заключенного.
– Запомни одну вещь. Все это время твоя женщина жила на свободе.
– Ты же ее не знаешь, – ответил я. – Как ты можешь говорить, чем она там занималась?
– Я и не буду говорить то, чего не знаю – а я не знаю, чем она там занималась. Я вообще без понятия, и ты тоже. Но я знаю наверняка, что все за это время изменились, не только ты.
Уолтер говорит, самое главное – выкинуть из головы вообще все и думать только о будущем. Но он мне так и не объяснил, как побороть тоску по прошлому, которое у меня было. Уолтер этого не понимал, потому что у него за плечами нет ничего, кроме упущенных возможностей и сожаления. Для него начать все заново – это то же самое, что получить отсрочку, а для меня это корень всех бед.
