Но, оглядываясь назад, я списываю это на молодость. Однажды она проснулась еще до рассвета и прошептала: «Андре, мне иногда кажется, что я не совсем нормальная». И тогда, в единственный раз, я лег к ней под одеяло, но только для того, чтобы унять ее дрожь. «С тобой все хорошо, – сказал я ей. – Все хорошо».
Хочу сказать еще кое-что, чтобы расставить акценты. Их познакомил я. Она осталась у меня ночевать, а Рой зашел ко мне в восемь, хотел настрелять мелочи на стирку. Он завалился, даже не постучав, будто у меня не может быть личной жизни. В колледже меня сложно было отнести к какой-то определенной группе. Я был недостаточно драчливый для африканца, недостаточно странный для задрота и уж точно не тянул на Рико Суаве
[33]. Так что, возможно, у меня не было сообщества поклонниц, но определенным успехом я пользовался. А у Роя, как обычно, не было отбоя от девушек. Он-то был высоким, мужественным и черным, и при этом достаточно простоватым, чтобы это не выглядело наигранно. Мы жили через стенку, и я знал, что он только прикидывается простаком. Разумеется, в нем было что-то деревенское, вроде привычки сыпать сахар в кукурузную кашу, но и глупым и безобидным он никак не был.
– Я Рой Гамильтон, – сказал он, разглядывая Селестию так, будто был голоден.
– Рой Отаниель Гамильтон, если верить тому, что я слышала через стену.
На этом Рой посмотрел на меня так, будто я раскрыл государственную тайну. Я поднял руки вверх, он перевел взгляд на Селестию и снова стал ее разглядывать. Сначала я подумал, что проблема в этом. Он просто не мог поверить, что он ей вообще не интересен. Даже я был сбит с толку.
Тогда-то я и понял, что Селестия изменилась навсегда. На ее место пришла новая, более прямолинейная и резкая, – побочный эффект тех месяцев, когда ее выхаживала Сильвия. За полгода под крылом у тети она усвоила две вещи: как шить кукол из старых носков и определять, если к тебе подкатывает явно не тот парень.
Рой еще три или четыре раза приходил ко мне в комнату, чтобы спросить про нее:
– У тебя с ней точно ничего нет, да?
– Точно ничего, – ответил я. – Мы дружим с детства.
– Ладно, – сказал он. – Тогда дай мне вводные.
– Например?
– Если б я знал, стал бы я тебя спрашивать?
Разумеется, я мог бы раскрыть ему пару секретов. Но я не хотел, чтобы Рой сразу узнал ее как облупленную. Он был клевый парень и нравился мне еще тогда. Мы даже чуть было не стали братьями. Пункт первый условий, которые мне выставил отец, согласившись оплатить колледж, гласил, что я должен вступить в братство – он считал, что только его первенец достоин продолжать традицию. Там на «вводном собрании» я и встретил Роя. В своей семье он во всем был первым поколением и мало что мог написать на карточках. Остальные скрипели ручками, выводя свою подноготную, а я сидел рядом с ним и увидел, как у него на лице расцвели пятнышки паники. Когда братья подошли собирать карточки, он отдал свою, по-прежнему белую как снег. «Мне показалось, что эти вопросы ничего вам обо мне не расскажут», – он не грубил специально, когда произносил это, но что-то там все же слышалось. Старший Брат фыркнул и сказал: «Придурок, заполняй давай». И все же тогда Рой одержал небольшую победу. Он заглянул в мою карточку, где я печатными буквами вывел всю родословную своего отца.
– Да, у тебя это в крови.
Я помахал бумажкой и сказал:
– Спроси лучше, сколько раз я их видел за последние десять лет.
– Но они все равно тебе родня, – пожал плечами Рой.
Я отдал свою карточку и снова сел рядом с ним. Началась какая-то ерунда. Подробно объяснять не буду, секреты есть секреты, просто скажу, что ритуальные одежды там были, но куриц (или другую живность) никто в жертву не приносил.
– Может, свалим отсюда? – Рой толкнул меня локтем, прощупывая почву.
Когда я вспоминаю об этом, я жалею, что мы тогда не направились к двери и не ушли, сохранив достоинство. Что было дальше. Короткий вариант: нас не взяли. Чуть более подробный вариант: нас лупили три недели подряд и все равно не взяли. Суперсекретный вариант: когда нас не взяли, я в глубине души был рад, а Рой вытирал края глаз рукавом.
Мы с ним были приятелями, если не друзьями, но я не собирался преподносить ему Селестию на блюдечке. Иви меня не этому учила. Они вновь нашли друга только через три или четыре года, встретились, когда время пришло. Был ли Рой парнем, за которого хочется выдать замуж сестру? По правде говоря, тебе вообще не хочется выдавать замуж сестру. Но они были хорошей парой, Селестия и Рой. Он заботился о ней, и, насколько я знаю, обещая любить «и в горе, и в радости», он говорил искренне. Даже Иви он понравился настолько, что на их свадьбе она играла на пианино. У них очень жизнеутверждающая история – парень гонялся за девушкой, и в конце концов она его поймала. На свадьбе я сидел за столом молодоженов и желал им только лучшего. Когда я поднял бокал за их счастье, я говорил от всего сердца. Тот, кто скажет обратное, просто лжец.
Все это правда. Но жизнь идет. Приходят проблемы, и удача приходит тоже. Я не хочу сказать, что полагаюсь только на волю судьбы, но как я могу извиняться за те почти три года, что мы с Селестией прожили вместе как супруги? Кроме того, если бы я захотел извиниться, у кого мне просить прощения? Пойти к Рою сдаваться с поличным и каяться? Может быть, он и посчитал бы это уместным, но Селестия ведь не кошелек и даже не чужая идея, которую можно просто украсть. Она живое, дышащее, прекрасное создание. Конечно, в этой истории есть не только мы с ней, но одно ясно наверняка: я люблю ее, а она любит меня. С мыслей о ней начинается каждое мое утро, и неважно, просыпаюсь ли я рядом с ней или один в своей жалкой кровати.
В детстве бабушка говорила мне: «Пути Господни неисповедимы» или «Он не всегда приходит, когда тебе хочется, но Он всегда действует вовремя». А Иви говорила: «Бог поступит с тобой так, как Он посчитает нужным». Тут бабушка обычно шипела на маму и напоминала ей, что если тебя бросил муж, это еще не самое худшее, что может случиться. На что Иви обычно говорила: «Но это худшее, что случалось со мной». Она повторяла это так часто, что слегла с волчанкой. «Бог хотел, чтобы я ощутила настоящие страдания», – сказала она тогда. Мне все эти разговоры о Боге не нравились, будто Он сидел на небе и играл нами. Я предпочитал гимны о ласке и принятии, которые пела бабушка. Когда в детстве рассказал об этом Иви, она сказала: «Придется жить с тем Богом, какой у тебя есть».
А еще приходится жить с той любовью, которая у тебя есть, и со всеми осложнениями, которые за нее цепляются, как жестяные банки, привязанные к машине новобрачных. Мы не забыли Роя. И я, и Селестия каждый месяц посылали ему деньги, но это все равно что посылать эфиопскому сироте тридцать пять центов в день – и что-то, и ничего одновременно. Но он все равно был неотлучно с нами, мерцающим призраком в углу спальни.
