Я хочу, чтобы ты послала мне фотографию куклы. Может быть, она мне понравится, когда я ее увижу, но, должен тебе сказать, меня твоя концепция не колышет. Даже если то, что ты говоришь в статье, – правда: что ты хочешь «привлечь внимание к повальному лишению свободы» – ну, даже если ты это всерьез, объясни, будь добра, как эта игрушка поможет заключенным. Вчера у нас тут умер диабетик – ему просто не дали инсулин. Ужасно жаль тебя расстраивать, но твои poupées его не вернут.
Ты помнишь, я всегда поддерживал твое искусство. Никто не верит в тебя больше, чем я. Неужели тебе не кажется, что сейчас ты просто наплевала на все? Даже не предупредила меня и ничего обо мне не сказала. Надеюсь, для тебя много значит этот приз от Национальной портретной галереи. Больше мне тебе сказать нечего.
Знаешь, если тебе неудобно рассказывать людям, что твой невиновный муж сидит в тюрьме, можешь просто сказать, как я зарабатываю на жизнь. Недавно меня повысили. Я теперь вожу мусорный бак по Марсу и подбираю мусор огромными щипцами. Должность неплохая – у нас в тюрьме и сельхозработы есть, раньше вот я собирал соевые бобы. А сейчас работаю в помещении, и, хоть белой рубашки с галстуком у меня больше нет, на мне надет белый комбинезон. Все относительно, Селестия. Твой муж по-прежнему идет вверх по карьерной лестнице. Здесь я – квалифицированный работник. Стыдиться нечего.
Твой муж (надеюсь)
P.S. А Андре там был? Вы так и рассказываете всем, как дружите с тех самых пор, когда вас вместе купали в раковине? И все, наверное, умилялись? Селестия, дорогая, я, может, и родился вчера, но уж точно не сегодня вечером.
Дорогой Рой,
Твое последнее письмо меня так расстроило. Как я могу объяснить тебе, что стыд тут ни при чем? Наша история слишком уязвима, чтобы объяснять ее незнакомцам. Разве ты сам этого не понимаешь? Если я скажу, что мой муж в тюрьме, все услышат только это, а меня и моих кукол никто не заметит. Даже если я объясню, что ты невиновен, все запомнят только, что ты заключенный, и все. Даже если я расскажу всю правду, она до них не дойдет. Так что я не вижу смысла об этом говорить. Рой, понимаешь, это был особенный день для меня. Из Калифорнии специально прилетел мой наставник. Пришла Джанетта Коул
[25]. И когда началась сессия вопросов и ответов, я просто не могла заставить себя говорить в микрофон о чем-то столь болезненном. Возможно, я эгоистка, но в этот момент я хотела быть художницей, а не женой заключенного. Пожалуйста, ответь на это письмо.
P.S. Что касается твоих слов об Андре, то эти домыслы даже не заслуживают моего ответа. Уверена, что сейчас ты уже пришел в себя, и заранее принимаю твои извинения.
Дорогая Джоржия,
Уолтер говорит, что я просто придурок – надо было взглянуть на ситуацию твоими глазами. Он говорит, глупо было ждать, что ты станешь всем рассказывать, как твой муж сидит в тюрьме. Он сказал: «Это ж не “Беглец”. Она что, должна гоняться за одноногим мужиком
[26]?» (Понимаешь теперь, почему мы его называем Гетто Йодой?) Он говорит, у тебя будет гораздо меньше возможностей для профессионального роста, если твое творчество станет ассоциироваться с лишением свободы, ведь это вызывает в памяти остальные удручающие стереотипы афроамериканской жизни. Только он выразился немного иначе: «Она ж черная женщина! Все и так думают, что у нее сорок малявок от сорока разных папаш и каждый месяц она получает пособие на сорок человек. Ей и без того сложно, а ведь ей еще нужно убедить белых, что она вся из себя мастерица-кудесница, делает кукол, вкалывает. Она и так из кожи вон лезет, а ты хочешь, чтобы она вышла на сцену и рассказала, что ее муженек мотает срок? Да стоит ей об этом заикнуться, у всех на уме будут только ее сорок малявок и сорок папаш. И что ей тогда делать? Телефонисткой работать, что ли?» (Именно это он и сказал.)
А я должен тебе сказать: прости меня. Я не хотел ни в чем тебя обвинять. Но мне тяжело здесь, Джорджия. Ты и понятия не имеешь, каково мне тут. И поверь мне, лучше тебе и не знать.
Я пошел в библиотеку и снова нашел статью и фото. У тебя на губах улыбка, а на пальце – мое кольцо. Сам не знаю, как я раньше этого не заметил.
С любовью,
Дорогая Селестия,
Получила ли ты мое письмо в прошлом месяце? Я просил у тебя прощения. Может быть, я недостаточно ясно выразился. Прости меня. Пожалуйста, ответь мне. Можно даже по интернету.
Рой О. Гамильтон-мл.
PRA 4856932
Письмо может быть досмотрено
Исправительный центр Парсон
Проезд Лодердейл Вудьярд, 3751
Джемисон, Луизиана, 7064
Дорогой мистер Давенпорт,
Подозреваю, что вы не так себе представляли будущее, когда я пришел к вам просить руки вашей дочери. Я сидел у вас дома, серьезней некуда, стараясь все сделать как надо. А вы ответили: «Я не могу дать ответ, ее рука не мне принадлежит». Сначала я подумал, вы шутите, а потом осознал, что вы всерьез. Тогда я отыграл назад и притворился, что пошутил, но на самом деле я сгорал от стыда. Чувство было такое, будто за общим столом я ел руками, а все остальные – ножом и вилкой. Ее рука не вам принадлежит, так и есть. Но тем не менее я должен был поговорить с вами как мужчина с мужчиной. Я должен был спросить вас, могу ли я стать вашим зятем.
Со своим отцом я очень близок. Возможно, Селестия вам рассказывала, что он мне не родной, но другого отца я никогда не знал, и он всегда был для меня достойным примером для подражания. Отец дал мне имя и вообще все, что я имею. Но он мало что понимает в той жизни, которую я вел в Атланте, хотя именно его труд и дал мне эту возможность. Рой-старший всю жизнь прожил в маленьких южных городах, так и не окончил старшую школу, но всю жизнь зарабатывал на хлеб и крышу над головой для своей семьи. Для меня нет человека достойней.
Тогда я пришел к вам потому, что мы с вами похожи. В Атланте мы оба чужаки, если вы понимаете, о чем я. Вы живете тут довольно давно, а я еще совсем зеленый, но начинали мы одинаково. Вы из нищеты выбились в люди, а я был тогда нищетой, которая выбивалась в люди. По крайней мере, так мне в тот момент казалось. Сложно сказать, что со мной будет дальше, учитывая мое нынешнее положение. Но в тот день, когда я просил у вас ее руки, я ждал вашего благословения, и вы были для меня не только отцом Селестии, но и старшим наставником. Сделав ей предложение, я захотел прыгнуть выше головы, и, наверное, я нуждался в вашей поддержке, но в результате выставил себя полным идиотом. Наверное, я действительно идиот, раз все-таки пишу вам это письмо.
