Рой выл, а мои пальцы теребили загрубевшее пятнышко кожи под подбородком – шрам-напоминание о той ночи. Когда дверь то ли выбили (как говорит мне моя память), то ли открыли ключом-картой (как говорят все остальные), когда дверь открылась неважно каким способом, нас выдернули из кровати. Роя поволокли на парковку, а я, в одной комбинации, ринулась за ним. Кто-то повалил меня на землю, я ударилась об асфальт подбородком. Комбинация задралась, все увидели мое все, а зуб вошел в мякоть нижней губы. Рой лежал на асфальте рядом со мной – почти можно дотянуться рукой – он произносил какие-то слова, но они до меня не долетали. Не знаю, сколько мы там лежали, ровно, как две могилы. Муж. Жена. Что Бог сочетал, того человек да не разлучает.
Дорогой Рой,
Я пишу тебе письмо, сидя за кухонным столом. Я одна, и это значит больше, чем то, что я – единственный человек в этом доме. До сегодняшнего дня я полагала, что знаю границы возможного и невозможного. Быть может, в этом и состоит невинность – в неумении предвидеть будущую боль. Когда случается нечто, превосходящее границы вообразимого, человек необратимо меняется. Разница примерно как между сырым яйцом и омлетом – вроде бы одно и то же, но на самом деле совсем нет. Это лучшее сравнение, которое приходит мне в голову. Я смотрю в зеркало, вижу себя, но себя не узнаю.
Порой у меня нет сил даже переступить порог этого дома. Я успокаиваю себя, вспоминаю, что жила одна и прежде. Спала в пустой кровати и осталась жива. Останусь и сейчас. Но, пережив потерю, я обрела новое понимание любви. Наш дом не пуст – он опустошен. Любовь занимает часть твоей жизни, занимает место в постели, занимает место в твоем теле, вмешиваясь в бег кровяных телец, пульсируя у самого сердца. Когда любовь забирают, целостность восстановить невозможно.
До нашей встречи я не была одинока. Но сейчас мне настолько одиноко, что я разговариваю со стенами и пою потолку.
Мне сказали, что первый месяц тебе не будут доставлять почту. Но я все равно буду писать тебе каждый день.
Рой О. Гамильтон-мл.
PRA 4856932
Письмо может быть досмотрено
Исправительный центр Парсон
Проезд Лодердейл Вудьярд, 3751
Джемисон, Луизиана, 70648
Дорогая Селестия (она же Джорджия),
Думаю, в последний раз я писал кому-то письмо в старшей школе, когда подписался на дружбу по переписке с французом (меня хватило минут на десять). И я точно знаю, что никогда не писал любовных писем. А это письмо будет именно таким. О любви.
Селестия, я люблю тебя. Я скучаю по тебе. Я хочу вернуться в наш дом. Но все это ты уже знаешь. Я пытаюсь написать такие слова, которые заставят тебя вспомнить меня – настоящего меня. А не тот захолустный, рассыпающийся от старости зал суда и человека, который, стоя там, тоже рассыпался. Мне было так стыдно, что я не смог повернуться к тебе. Но сейчас я об этом жалею. Я бы все отдал за еще один взгляд.
Мне непросто писать о любви. Я ведь никогда и не держал в руках таких писем, если не считать записки лет в девять: «Я тебе нравлюсь __да __нет» (на этот вопрос можешь не отвечать, ха!). Когда пишешь о любви, надо подражать музыке или Шекспиру, но я про Шекспира ничего не знаю. Но на самом деле я хочу написать, как много ты для меня значишь, но это все равно что считать секунды в дне, загибая пальцы ног и рук.
И почему я раньше не писал тебе писем? Хоть бы потренировался и знал, о чем писать сейчас. Вот какое чувство не покидает меня в тюрьме – я не знаю, что и как мне делать.
Я всегда старался сделать все, чтобы ты знала, насколько мне дорога. Папа объяснил мне, как нужно заботиться о женщине. Помнишь, когда ты была на грани нервного срыва потому, что дерево гикори у нас перед домом собралось помирать? Там, откуда я родом, мы и на домашних животных не очень-то тратимся. Но я не мог смотреть на твои слезы и вызвал доктора по деревьям. Понимаешь, для меня этот поступок и был чем-то вроде любовного письма.
Когда мы поженились, я первым делом взял на себя роль «кормильца», как раньше говорили. Чтобы ты не тратила свои время и талант на подработки. Ты хотела шить, и я сделал все, чтобы ты могла сидеть дома и шить. И это тоже было любовным письмом. Таким образом я хотел сказать: «Я обо всем позабочусь. Занимайся творчеством. Отдыхай. Делай то, что считаешь нужным».
А теперь у меня есть только бумага и поганая ручка. Ручка шариковая, но у меня забрали корпус и оставили только наконечник и стержень с чернилами. Я смотрю на это и думаю: «Вот что теперь остается мужу, чтобы заботиться о своей жене?»
Но я пытаюсь.
С любовью,
Дорогая Джорджия,
Привет тебе с Марса! И я не шучу. Тут все корпуса называются как планеты (чистая правда, я бы такое в жизни не выдумал). Вчера я получил твои письма – все до последнего. Как я был рад. Счастлив. Не знаю, с чего начать свое письмо.
Я не пробыл тут и трех месяцев, а у меня уже сменились три сокамерника. Мой нынешний сосед говорит, что я с ним надолго – звучит так, будто охранники ему что-то сболтнули. Его зовут Уолтер, он просидел в тюрьме большую часть сознательной жизни, так что здешние порядки он знает хорошо. Я помогаю ему писать письма, но не задаром. Не подумай, что я такой расчетливый, но если ты в тюрьме сделаешь что-то бесплатно, тебя просто перестанут уважать (это я узнал, еще когда сам стал работать, а здесь это раз в десять важней). Денег у Уолтера нет, так что он платит мне сигаретами. (Ладно, не смотри так! Я тебя знаю. Я не курю, а обмениваю их на лапшу, клянусь тебе.) Письма, которые я пишу для Уолтера, он отправляет женщинам с сайтов знакомств. Ты не представляешь, сколькие готовы переписываться с заключенными (только не ревнуй, ха-ха!). Иногда я злюсь, потому что по вечерам не могу уснуть из-за его вопросов. Уолтер говорит, он жил в Ило, и без конца расспрашивает меня, как там сейчас. Я сказал ему, что поступил в колледж и уехал оттуда. На это он ответил, что в жизни не был в кампусе, и теперь просит меня рассказать ему все и о колледже тоже. Он даже спросил, почему меня так назвали, хотя я вроде бы никакой не Патрис Лумумба
[17] и рассказывать тут нечего. Оливия бы сказала, что Уолтер тот еще «типчик». Мы его называем «Гетто Йодой» – он очень любит пофилософствовать. Один раз я случайно назвал его «Сельским Йодой», и он жутко разозлился. Клянусь, у меня случайно вырвалось, и впредь я буду внимательнее. Но мы с ним ладим. Он за мной приглядывает – говорит, что «кривоногим парням нужно держаться вместе» (видела бы ты его ноги – хуже моих).
Вот такая у нас тут атмосфера. Больше и рассказать нечего (или больше тебе просто не стоит знать). О подробностях не расспрашивай. Просто остановимся на том, что тут плохо. Даже убийце хватит тут максимум пары лет. Пожалуйста, скажи своему дяде, чтобы он работал побыстрее.
