Во сне, в сумерках Толя наклонился над полыньёй. Туда только что ухнул грузовик. Горящие фары освещали таинственный зелёно-голубой подводный мир. Шофёр Шмаров и офицер Корчев не могли открыть дверцу, но у них получилось выдавить стекло. Корчев вытолкнул Шмарова, а сам валенком зацепился за руль. Шмаров полез обратно спасать Корчева, вытащил его из западни, но в итоге навечно остался с Захаром Ивановичем: ватник разбух, громоздкое зимнее обмундирование утянуло на дно. Сон часто повторялся. Так оно и было в реальности. Толя и другие свидетели этой рядовой трагедии привели в чувство Корчева, фары на дне погорели ещё и погасли. Полынью затянуло салом, но она не зарастала окончательно: героический двухрейсовик Шмаров регулярно вылезал на лёд и гулял по участку регулировщика Копендюхина – не чувствуя голода и холода, в хорошем настроении, в ожидании чего-то прекрасного смотрел на звёзды.
Толя проснулся, когда уже стемнело, от запаха мяса. Котов с Варенькой ели из одной миски суп. Котов выдал регулировщику премиальную банку тушёнки. Толя спросил, есть ли возможность передать эту банку и ещё кое-что маме на Васильевский остров (он получал питание по норме бойца передовой линии фронта и не голодал). Котов сказал, что передаст банку и всё что угодно – и Толиной маме, и Вариной бабушке: он ехал в Ленинград с докладом о ледовой обстановке.
* * *
Бабушка была рада тушёнке, спрятала её подальше в шифоньер. Несмотря на крайнее истощение, она делала запасы на чёрный день, чтобы не помереть. На Васильевском острове мама не обнаружилась, в дом попал снаряд, всех жильцов перевели в Петропавловскую крепость. Паша нашёл Толину маму в Трубецком бастионе, там было почти так же холодно, как на участке регулировщика Копендюхина. На кроватях лежали совершенно больные люди. Мама долго водила Толиного начальника по крепости, рассказывала про Петра I, Доменико Трезини, Достоевского и народовольцев. Она очень скучала по сыну.
Было поздно, ныла раненая окоченевшая нога. Опираясь на палку, офицер Котов брёл по Малой Посадской в глубокой задумчивости – он не понимал, почему неработающих ленинградских доходяг не вывозят из города заодно с военно-промышленным оборудованием, которое шло из Ваганово в Кобону. «Да и работаем мы плохо, неритмично. Колонны стоят в ожидании бензина. В летучках не хватает запчастей. Метели. Не налажена снегоборьба. Надо по-большевистски взяться за дело, оседлать ледяную трассу, снабдить город всем необходимым и вывезти бабушку с Исполкомской. Но в летучках не хватает запчастей и колонны стоят в ожидании…» Размышления Котова были прерваны неожиданным образом – ему в шею попал кусок снега, защипало за воротником. Следующий снежок ударил в спину. Разъярённый Котов увидел прячущегося за сугробом мальчишку. Это он в полночь швырял снежки в прохожих. Мальчику не удалось удрать, офицер схватил его за шкирку: «Где твои родители?» Мальчик испугался, заплакал. Ему было лет восемь. Котов сказал: «Пойдём к отцу!» Мальчик привёл его в здание бывшей Константиновской гимназии, там располагался военный госпиталь. Охранник пропустил Котова с его удостоверением и мальчишку – судя по всему, он его хорошо знал. Медсестра сказала подождать – идёт операция. Котов с мальчиком сели на диванчик и через пару минут заснули. Здание отапливалось, пахло чистотой. Их разбудил высокий усталый человек в белой шапочке – хирург Иван Николаевич Ванденборн. Он только что произвёл неотложное ушивание открытого пневмоторакса и раннюю эвакуацию крови из плевральной полости. Ванденборн пожал руку Котову: «Спасибо, что побыли с моим сыном!»
* * *
Варина бабушка померла от голода, не дожив двух недель до прорыва блокады. В её комнате на Исполкомской Варя обнаружила запас еды: в зелёной коробочке «Моссельпром Москва» хранился рис, в красной «Ленпищетрест» – чёрные конфеты, в голубенькой «Монпансье Смесь» были смешаны пшёнка, перловка и кусочки сахара. Больше всего Варю расстроила целая банка тушёнки из усиленного офицерского пайка.
В 1944 году Варя вышла замуж за Котова. Он получил увольнение и поехал с женой и Трезором в Полу. Паша уже знал, что мать погибла. Был конец апреля, кое-кто из жителей вернулся в деревню, на месте сгоревших изб строили новые. В полях ходил преподобный сапёр с собакой – повсюду воняло тухлой сосиской. Тузик чуял немецкую мину и подавал голос. Разминированные участки бороздили на тракторе братья Савины. Они с Автономом проживали на складе – в церкви Рождества Богородицы.
В очередную годовщину Первомая в Поле состоялся торжественный парад. Прошло пешее войско из трёх мальчишек, сапёра Тузика и блокадника Трезора, проехали велосипедная и мотоциклетная части (два бородатых мужика), за боевую технику был трактор, ведомый орденоносцем в рясе. Над селом под крышей горелого дома всё еще реяло потрёпанное грюйерское знамя. Перед войсками выступил офицер Котов. Он сказал, что победа не за горами – скоро Красная армия добьёт фашистского зверя в его собственном логове. Потом был праздничный обед. На берегу реки поставили столы, на костре в банном котле сварили уху. Автоном молился и крестил еду. Паша шепнул Вареньке, что после войны они будут жить здесь.
Паша ходил вокруг сгоревшей усадьбы, насвистывал мелодию из детства – их с мамой аларм гельветов. К нему подошли два мужика из велосипедно-мотоциклетной части, он к ним приглядывался, но не успел еще познакомиться. Мужики протянули к нему свои ручищи и завыли по-бабьи, по-деревенски: «Ты же наш братец Коленька!»
* * *
Очистив от мин земли вокруг Полы, преподобный Автоном решил вернуться на болото. На железном пони вермахта Сергий и Алёша отвезли его с Тузиком в Пустыньку, где он и спасался до конца своих дней. Сами братья с английской няней отправились возрождать деревню. Нахлобучили Джоновне шлем, посадили в коляску, сложили все её пожитки в прицепленный сбоку «ящик для шнапса». В Поле Джоновна сразу направилась в школу – учить детей по-английски и всем наукам, в течение года она была единственным педагогом, в её единственном классе было всего три мальчика. Надо ли говорить, что они её ненавидели. Почти десять лет Джоновна простояла у доски, под портретом генералиссимуса, с куском мела в железной руке. К ней на ухоженную могилку до сих пор приходят бывшие ученики.
В кабине трактора братья нашли фотокарточку Зябкина: хмурый, в кепке, с папиросой, охваченный экзистенциальной тоской. За Зябкиным были русские дали, виднелся Алкаш с гигантскими рогами.
Когда началась война, Зябкин прошёл обучение в танковых войсках, стал командиром БТ-7, проявил исключительную смелость и находчивость, уничтожил множество вражеской техники.
Как-то экипаж Зябкина отстал от своей дивизии – в машине были технические неполадки, их следовало устранить. Заика с Пятачковым прекрасно разбирались в механике, им понадобилось всего четыре русских слова с их производными, чтобы установить причину поломки и обсудить ремонт. Пока Заика с Пятачковым чинили танк, жонглировали словоформами, демонстрировали инженерную смекалку и тонкое чувство родного языка, Зябкин бродил по деревне. Это была старинная Грязнуха. Почти все её жители ушли с партизанами. Гарнизон деревни состоял из одного истребительного батальона, в котором служили старичок Кузьма Иванович, мальчик Петя и баба Маня.
