Вальтер Хаузен не получил ни железного креста, ни с дубовыми листьями, ни деревянного. Его кости растащили дикие звери. У трупа зондерфюрера сидел чёрный кот. Барсик вылизывал себе яйца, вскинув заднюю правую лапу в нацистском приветствии
[24].
Ах, мой милый Августин,
Августин, Августин,
Ах, мой милый Августин,
Всё прошло, всё!
Глава 9
В феврале 1942 года Красная армия выбила немцев с берегов Полы. Братья Савины вернулись в отчий дом, от которого остались лишь обугленные кирпичные стены, части перекрытий, внутренние чугунные лестницы, витками уходящие в дырявую крышу. Под ногами хрустели разноцветные стёкла – лопнувшие от жара рыцарь и королева, кулотинский витраж. Рискуя свернуть себе шею, Сергий и Алёша полезли в комнату немецкой няни. Там были два задубевших, покрытых копотью и снегом тела, одно длинное, другое поменьше, без ноги. Из прошлого донёсся стук деревяшки, братья живо вспомнили доброго истопника, который заматывал себе шарфом обезображенное войной лицо. Из окна открывались речные и лесные дали, низкое серое небо. За распахнутыми рамами болталось грюйерское знамя.
Бородатый Сергий взял у няни альпийский рожок, прочистил и дунул в него, как в детстве. Печальный аларм долетел до самого Грязево.
Надо было похоронить няню и Платона Егоровича. Братья стащили их вниз, отнесли к церкви. Земля была как камень, не нашлось удобных штыковых лопат – попались какие-то тупые, старые. Чтобы проще было долбить могилу, решили запалить костёр. Пошли собирать валежник туда, где водился брауни. «Помнишь, Алёша?» – «Помню». Здесь осенней ночью пьяные красноармейцы хотели их ликвидировать. Здесь блаженный Фомушка с хрустом пробивал распятием затылки.
Из сгоревшей бани принесли котёл, таскали из проруби воду, грели и лили на землю. Верхний мёрзлый слой поддался, дальше копать было легче. Уйдя вглубь на метр, Сергий и Алёша наткнулись на захоронение. Некоторые кости были явно пробиты пулей. «Позвольте!» Раскопали братскую могилу: несколько дырявых черепов и модные крестики с цветочками, выполненные в технике смальти филати. У братьев были такие же, фамильные, они их никогда не снимали, это всё, что у них осталось на память о старших Савиных. Тщательно перерыли могильник и очень обрадовались – младенческих косточек не обнаружилось. Братья удобно поместили немецкую няню и верного Платона Егоровича рядом с дедом, Жулей, родителями, тёткой Натальей и её мужем. Пропели вечную память и отправились дальше воевать с фашизмом. Похоронить две сотни чёрных старух, скрюченных в позе боксёра на первом этаже усадьбы, не представлялось возможным. Серый Волк и Лиса Патрикеевна приходили поглодать кости обитателей Полавского дома инвалидов и престарелых. В мае все останки были зарыты в савинском саду. Белой ночью мелодично пел соловушка. Пересмешник трещал пулемётом и бумкал тяжёлой артиллерией. Ветер засыпал могилы розовыми лепестками.
* * *
Над Ладожским озером пронеслась буря. На участке повышенной сложности регулировщика Копендюхина появился чёрт, «спереди совершенно немец» – на жидких ножках, в форме СС. Надувал щёки и дул на вехи. Деревянные конструкции ломались, ползли как живые в сторону от дороги и заваливались на бок. Пока Толя вытаскивал из снега одну веху, другая была уже в сугробе. Наши огневушка-поскакушка и недотыкомка крутились около немца, но прогнать не могли – он исчезал, потом выныривал из темноты, весело прыгал, поблёскивая круглыми очёчками. «Ленинграад приближайт к своему падений, хайгитля!» – взвизгнул чёрт. «Пошёл вон!» – ответил регулировщик. Чёрт ухмыльнулся, снял штаны, повернулся задом и бзданул. Сильнейший порыв ветра выбил у Толи из руки фонарь и шарахнул о ледяную колдобину.
Надо было двигаться, чтобы не замёрзнуть. Толя приседал и махал руками. Рядом суетились, пыхтели недотыкомка и огневушка, они тоже делали физкультурные упражнения, вставали друг другу на плечи, сигналили флажком. Шофёр-утопленник Шмаров в своём тяжёлом ватнике тюленем беспокойно высовывался из полыньи.
Медленно, словно крупные жуки, ползли грузовики с мукой. Горели фары. Толя подбежал к головному ЗИСу, объяснил ситуацию с вехами, получил новый фонарь, показал правильный путь. Колонна двинулась дальше. Вдруг в небе раздался гул – немецкий самолёт собирался обстреливать Дорогу жизни. Где летел «Юнкерс», там звёзды, одна за другой, пропадали в небе.
Водители выключили фары, спрятались в темноте. Бабахнули наши зенитки. «Юнкерс» убрался, можно было ехать дальше. Толя зажёг фонарь, махнул флажком, но головной ЗИС почему-то стоял. За рулём спал мужик в тулупе. На его усах повисли сосульки. Толя стал его тормошить. Мужик был живой, но никак не мог проснуться, видимо, очень устал и замёрз. Что делать? Дежурный Копендюхин бил его, кричал: «Просыпайтесь, товарищ! Подъём!» Мужик не шевелился. Толя завыл, как зверь, заплакал, как дитя, и вдруг вспомнил, что начальник Котов выдал ему и всем регулировщикам аптечные пузырьки со спиртом. Толя вылил в ладонь несколько капель, протёр мужику лицо. Это сработало. Иван Захарович открыл глаза, матюгнулся, взял у Толи пузырёк, глотнул, встряхнулся. ЗИС бодро забурчал и колонна двинулась вперёд. Толя пропустил и сосчитал грузовики, одного не хватало: отстал водитель 802-й автобазы Шайбочкин. Он, как и следовало, держал дистанцию сто метров, чтобы, если что, под лёд не ухнуть за вперёд идущим грузовиком, и ориентировался на огни. Во время налёта всё погасло, потом свет замаячил где-то сбоку. Шайбочкин решил, что колонна пошла в обход опасного места, но это чёрт задумал погубить советского водителя и грузовик с мукой и обманно поблёскивал очками. Шайбочкин ездил по кругу, совершенно заблудился, встал и начал замерзать. В утреннем свете Копендюхин увидел рядом с дальней свежей полыньёй ГАЗ-АА, лёд под его колёсами покрылся водой и мог треснуть в любую минуту. Около машины растерянно ходил покойный двухрейсовик Шмаров, зыбкой присядкой в панике металась недотыкомка.
Пока Копендюхин спасал комсомольца Шайбочкина, будил и поил его спиртом, пришло время пересменки. Толю отвезли в пункт обогрева, он был по пояс мокрый. Там дежурила медсестра Варенька, с ней пил кипяток начальник Котов. Оказалось, что в пункте нет запаса тёплой одежды. Котов скрипел зубами и рявкал на Вареньку, хотя не её было дело следить за снабжением: она бинтовала обмороженные руки и ноги и заставляла водил полоскать горло карболкой.
В пункте обогрева гудели в соцсоревновании две печки: одна из бочки, торчком на кирпичах, другая из газового баллона, установленная горизонтально на высоких подпорках. К печкам был подвинут кожаный диван с изогнутой спинкой – как в фойе провинциального театра или библиотеки. В корыте, покрытом рваным ватником, дремал Трезор. После своевременной доставки спасательного корыта в пункт обогрева Трезор поступил на службу к товарищу Котову. Начальник щедро с ним делился своим офицерским пайком.
Котов приказал регулировщику Копендюхину снять мокрую одежду и залезть с ногами на диван. Медсестра попросила Толю не капризничать и надеть «вот эти бабушкины вещи»: старенькая Анна Фёдоровна собрала внучке на дежурство чемодан со «всем тёплым из шифоньера». В шифоньере на Исполкомской оказались великолепная поеденная молью зимняя юбка из верблюжьей шерсти, толстые чулки, толстая кофта, лисья горжетка. Толе было не до капризов, он был в полуобморочном состоянии и не мог шевелиться. Котов с Варенькой натянули на него бабушкину одежду, растёрли ноги спиртом, замотали в колючий платок. Толя заснул. Ему в бок тыкала диванная пружина. Пару раз он разлеплял глаза и сквозь сон видел, как офицер обнимается с медсестрой. Пришла колонна, шофёры входили погреться. Говорили шёпотом – на диване спала хорошенькая барышня.
