Никто не скажет тебе об этом в твои четырнадцать лет, потому что те люди, которые могли бы тебя просветить – твои родители, – они и создали тебя такой, какой ты себе откровенно не нравишься. Они создали тебя такой, какой им хотелось тебя увидеть. Такой, какой нужно им. Они создавали тебя, исходя из собственных знаний о мире, создавали с любовью – и поэтому они не видят, что ты не такая. Ты растеряна и уязвима, ты чувствуешь, что тебе явно чего-то недостает. Чувствуешь, что существуют иные возможности, доступные лишь твоему поколению, потому что для их поколения их просто не было. Они очень старались, твои родители, они сделали все, что могли, с помощью тех технологий, которые были доступны в их время, но теперь тебе нужно стараться самой, нужно самой создавать свое будущее. Как советовал всем родителям Рабиндранат Тагор: «Не ограничивайте ребенка своими собственными познаниями, ведь он родился в другое время».
И ты выходишь одна в большой мир и начинаешь искать все, что может тебе пригодиться. Свое оружие. Свои инструменты. Свои амулеты. Находишь какую-то песню, или стихотворение, или фото девчонки, которое ты прилепляешь на стену и говоришь себе: «Вот она. Я постараюсь быть ею. Я постараюсь быть ею, но здесь и сейчас». Ты наблюдаешь, как люди ходят и как говорят, крадешь у каждого по кусочку – собираешь себя, как коллаж из всего, что сумеешь достать. Ты как робот Джонни-5 в «Коротком замыкании», когда он кричит: «Больше данных! Больше данных для Джонни-5!», – когда ты жадно глотаешь книги, и смотришь фильмы, и часами втыкаешься в телевизор, и пытаешься угадать, что из того, что ты видишь, – Алексис Колби спускается по мраморной лестнице; Энн с фермы «Зеленые крыши» держит свой старенький чемоданчик; Кэти рыдает на вересковых пустошах; Кортни Лав голосит в черной шелковой комбинации; Дороти Паркер бичует пороки; Грейс Джонс поет «Рабыню ритма» – тебе пригодится. Что тебе подойдет? Что, в конце концов, станет тобой?
И тебе надо будет справляться самой, в одиночку. Нет такой школы, где тебя научат быть собой; нет никого, кто подскажет единственно правильный ответ. Ты сама себе повитуха и рожаешь себя вновь и вновь, в темных комнатах, в одиночестве.
Да, все сама. Методом проб и ошибок. Некоторые варианты для тебя будут катастрофически провальными – многие прототипы даже не выйдут за дверь твоей комнаты, когда ты вдруг поймешь, что нет, в Вулверхэмптоне не прокатит облегающий комбинезон в золотых блестках вкупе с вызывающим поведением. Некоторые окажутся временно успешными – ты установишь новый рекорд скорости на земле и восхитишь всех вокруг, а потом вдруг взорвешься, как «Блюберд» на озере Конистон-Уотер.
Но однажды найдется такой вариант, который сработает: ты поцелуешься с кем-то, или с кем-то подружишься, или на что-нибудь вдохновишься, – и ты сделаешь для себя соответствующую пометку и будешь оттачивать свой новый образ всю ночь до утра, импровизируя с крошечным фрагментом мелодии, оказавшейся подходящей именно для тебя.
И вот так – очень медленно и постепенно – у тебя сложится наиболее жизнеспособная версия. Песня, которую можно тихонечко напевать каждый день. Ты найдешь свою правильную песчинку, вокруг которой можно будет наращивать перламутр, а потом включится и природа, и твоя раковина потихоньку наполнится волшебством, уже как бы сама собой, без твоего непосредственного участия. Главное – дать себе импульс, а дальше – дело природы. Она завершит начатое тобой, и ты внезапно поймешь, что тебе больше не нужно задумываться о том, кем ты станешь, – время для размышлений прошло, настало время для действий. И ты сама не заметишь, как пролетит десять лет.
И вот тогда, за бокалом вина – потому что теперь ты пьешь только вино, как шикарная взрослая женщина, – ты сама изумишься тому, что сделала. Изумишься тому, что когда-то смогла сохранить столько тайн. В том числе самую главную тайну – себя. Как ты превращалась из куколки в бабочку, в одиночестве и темноте. Эту громкую, пьяную, неразборчивую в половых связях, с расплывшейся тушью, смеющуюся, режущую себя бритвой, паникующую, невыносимо настоящую тайну. Хотя на самом-то деле ты была такая же тайная, как луна в небе. И такая же лучезарная под всей шелухой и одеждой.
25
Октябрь 1993 года – с тех пор, как я наломала таких мощных дров, что чуть не искалечила себе руку, прошло два месяца.
Я на концерте «Take That» в бирмингемском клубе «NEC». Меня сюда вытащил Зизи Топ. Да, именно так! За последние несколько месяцев у меня существенно изменился круг общения. Я уже не хожу по концертам и барам с бандой из «D&ME». Никаких больше стервозных Кенни в самом дальнем от сцены углу; никаких Труляля и Траляля – братцев безумия, джина и амфетаминов.
Я наконец-то узнала то, что мои сверстники узнают на первых курсах колледжей или университетов: твои первые друзья в новом месте – это обычно такие друзья, с кем ты упорно стараешься раздружиться на всем протяжении следующих трех курсов, а настоящую дружбу тебе хочется завести с тихими и незаметными однокурсниками, скромно молчащими в уголке. С робкими млекопитающими, потихонечку существующими в тени блистательных и смертоносных тираннозавров, которые не сожрали тебя, когда ты впервые появилась в их поле зрения, и тебе это польстило.
Зи как раз из таких тихих млекопитающих.
– Мы идем на «Take That», – сказал он мне по телефону. – Тебе нужно увидеть толпу девчонок, вопящих в экстазе, потому что ты точно такая же, как они. Большая вопящая в экстазе девчонка из Мидлендса. Ты восторженная фанатка, Долли. Вот и фанатствуй. Будь девчонкой-подростком. Вспомни, как это бывает. Бейся в экстазе.
И вот я бьюсь в экстазе – как и все остальные девчонки в зале, – глядя на Робби Уильямса, и вспоминаю слова Зизи. Его слова – как поцелуй доброй волшебницы Глинды. Да, я восторженная фанатка, которая притворялась циничной стервой. Но теперь я нашла свою правильную маркировку. Я действую «за», а не «против». Вот о чем надо помнить всегда. Потому что так проще и веселее. Потому что цинизм истощает все силы. Ты пытаешься быть незыблемым, как сердитый валун посреди ручейка. Но ручей никуда не свернет. Это ты раскрошишься, размытый водой, и превратишься в унылый ил.
Я кричу во весь голос, но человек рядом со мной кричит громче.
Я говорю:
– Крисси!
– Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, РОББИ! – надрывается Крисси. У него на щеках переливаются блестки, как у девчонок, стоящих рядом, и он весь буквально вибрирует радостью. – Джоанна, кому из них ты отдашься? В каком порядке? Давай говори.
Я смотрю на сцену.
– Робби, Джейсону, Марку. Потом Ховарду, всем помощникам группы, друзьям помощников группы, первому встречному парню на улице и снова Робби – только я буду в маске, чтобы он меня не узнал и не сказал: «Тебя я уже пялил». Всем остальным на земле. Потом я немного посплю. Может быть, разберу вещи в комоде. Выпью чаю и отдамся Гэри. А ты?
– РОББИ! – кричит Крисси. – Только Робби и никому больше. Пока меня не оттащит охрана. Но я вырвусь и буду дрочить на него из-за двери. О, РОББИ!
