В ту ночь у нас не было секса, потому что у Тони «вроде как есть постоянная девушка», но этой «вроде как девушки» больше нет, когда я в следующий раз приезжаю в Лондон.
– Я снова холост и одинок, – сообщает он в пабе после редакторского совещания, потом хватает меня за руку, тащит наружу и целует уже в дверях, на жарком летнем пороге. Я поднимаю глаза и вижу, что половина редакторского состава высунулась из окна и наблюдает за нами, всячески выражая свое одобрение, пусть даже и очевидно язвительное. Я машу им рукой, как королева, а Рич делает пальцами знак победы, и мы снова целуемся. В конце концов наблюдателям надоедает на это смотреть, и они отлипают от окон.
Мы возвращаемся в бар и пытаемся включиться в общий разговор, но мы оба так одурманены возбуждением, что сосредоточиться невозможно при всем желании: его руки шарят по моему бедру, забираются мне под юбку, и я сижу рядом с ним, прижимаюсь к нему и чувствую, как его сердце колотится под рубашкой.
– Вам не кажется, что их надо оставить наедине? Панды должны размножаться без посторонних глаз, – говорит Кенни, когда становится ясно, что мы сейчас категорически неспособны к коммуникативному взаимодействию, на что явно указывают мои расширенные зрачки и отрешенные реплики Рича, совершенно не в тему и невпопад.
Я беру Рича за руку и увожу обратно на улицу. Мы снова целуемся. Потрясающее ощущение. Совсем не такое, как с Поцелуйщиком. Это полный, чистейший восторг. Рот у Рича огромный и упоительный – как нескончаемый праздничный пир, великолепный банкет, на который меня наконец пригласили. От таких поцелуев кружится голова. От таких поцелуев мертвые возвращаются к жизни. Он держит в ладонях мое лицо, и каждое его движение пронизано неторопливой, ликующей радостью – я абсолютно уверена, что это лучшие поцелуи за всю историю человечества. Это первые поцелуи за всю историю человечества, за всю историю Вселенной. Мы изобретаем их прямо сейчас. Еще десять минут назад никаких поцелуев не было и в помине. Если кто-то возьмется дойти до истоков этого удивительного явления, он придет прямо сюда – к дверям пиццерии напротив вокзала Ватерлоо, где такси проезжают мимо, и люди проходят буквально в шаге от нас и совершенно нас не замечают, и Тони Рич целует меня в уголки рта – неспешно и вдумчиво, – а потом снова уходит вглубь. Кроме нас, больше никто не додумался до такого. Мы были первыми. Самыми первыми.
Когда кто-то целует тебя вот так, ты вся – истома и сладость. Ты – канун Рождества, ты – ракета, летящая на Луну, ты – стая жаворонков над лугом. Мои туфли вдруг стоят миллион фунтов, мое дыхание чуть отдает шампанским. Когда кто-то целует тебя вот так, ты становишься смыслом всего мироздания.
Именно я предложила поймать такси – именно я расстегнула первую пуговицу, когда мы проезжали по мосту Ватерлоо. В книгах галантные кавалеры всегда говорят барышне: «Ты уверена?» – прежде чем открыть дверь в квартиру, но Тони не стал терять время на глупый вопрос. От меня исходила такая волна желания, что мы оба были как пьяные – и когда возбужденный мужик прижимается к тебе своей мощной эрекцией в течение часа, все вопросы обычно бывают излишни.
И мы рухнули на постель и занялись сексом.
Потеря невинности – странная штука, когда размышляешь об этом не первый год. В сексе как таковом не было ничего удивительного – если не считать поцелуев, сравнимых с рождением сверхновой звезды, которое не предсказал бы даже сам Нострадамус от мастурбации, пока оно не случилось бы с ним, с его собственный ртом. Технически все было именно так, как я себе и представляла – влажные пальцы, жадные рты, и вдруг – наконец-то! – ты ощущаешь кого-то в себе.
В тот раз я не кончила, но меня это тоже не удивило. Мне хотелось просто заняться сексом – я никогда не задумывалась, каким именно сексом. Каким-нибудь. Совершенно не важно каким. Главное, чтобы он состоялся. Все прошло замечательно, было приятно и весело, а когда все закончилось, мы еще долго лежали рядышком и смеялись. Так я лишилась девственности с Тони Ричем, который когда-то был просто буковками в журнале, а теперь оставил синяки у меня на бедрах, когда вцепился в меня обеими руками и выкрикнул мое имя. Да, он выкрикнул вслух мое имя: «Долли!» – словно самое первое слово на свете. И на долю мгновения мне неожиданно стало грустно, что он назвал меня Долли, а не Джоанной, – но тогда я не придала значения этой грусти.
Мне наконец стало видно, как я проявляюсь во внешнем мире. Занимаюсь сексом, печатаюсь в журнале. Потихонечку складываюсь в зримое изображение на том конце телескопа.
Так что нет, секс меня не удивил. Он не был чем-то неведомым и непонятным – чем-то, что можно осмыслить, лишь испытав на себе.
Но меня поразило другое: ощущение полной включенности в происходящее, когда ты вдруг получаешь всего человека целиком для себя. Впервые с тех пор, как ты была совсем маленькой, кто-то смотрит на тебя – и видит только тебя одну, и думает лишь о тебе одной, и хочет только тебя, и для этого вовсе не нужно ложиться под лестницей, притворяясь мертвой.
Мне так понравилось снимать с Рича рубашку, что я думала, что умру. Снимая рубашку с мужчины, наконец ощущаешь себя взрослой женщиной. Четырнадцатилетние девчонки не раздевают мужчин в постели. Только женщины раздевают мужчин в постели.
И вы с ним вдвоем – спрятались ото всех в комнате за закрытой дверью, – и никто не ворвется и не помешает. Никто не прервет разговор на самом интересном месте, никто не испортит вам вечер. Никто не скажет, что бар закрывается и всех просят на выход. И не будет печальных моментов, когда надо уже завершать телефонный звонок – или когда зажигается свет, музыка умолкает и тебе нужно идти домой, в одиночестве по темным улицам, после концерта или вечеринки.
Мне казалось, что это и есть истинная причина, по которой всем людям так отчаянно хочется секса. Потому что им хочется хоть ненадолго укрыться в этом крошечном тихом пространстве, где нет никаких других дел, кроме как просто быть вместе – одному человеческому существу рядом с другим человеческим существом, когда вам больше не нужно ничего хотеть. Это прекрасная конечная цель. Конец всех вещей.
Так уютно и мило – просто лежать рядом с ним. Он берет мою руку и переворачивает ее так, чтобы мягкий свет лампы упал на внутреннюю сторону плеча и предплечья. Вся рука в следах от укусов – из тех времен, когда мне было плохо.
– Ты что, сама ставишь себе засосы? – говорит он вроде как в шутку. – У тебя бурный роман с самой собой?
– Да. Но у нас свободные отношения. Мы встречаемся и с другими людьми.
Он делает горячие сандвичи с сыром и шампиньонами.
– Это главное, чему я научился в Гарварде.
Вроде самые обычные сандвичи, но они ощущаются деликатесом.
И у него есть бутылка красного вина.
– Из ближайшего магазина, так что заранее извиняюсь.
Мы пьем вино из зеленых стеклянных бокалов, и это так мило. Так очаровательно. Я и не думала, что в случайных половых связях может быть столько очарования.
