– Хип-хоп? Ты любишь хип-хоп? Откуда ты знаешь о хип-хопе?
– Я читаю журналы.
– Ты читаешь «D&ME»? Ты читаешь мои обзоры?
Вот это новость. Совершенно безумная, невероятная новость. Крисси ни разу в жизни не заводил разговор о моей работе. При одной только мысли, что Крисси тайком читает мои обзоры, я готова плясать от счастья – я себя чувствую Брюсом Уэйном, когда Вики Вэйл мимоходом упоминает, что она влюблена в Бэтмена.
– Нет, я не читаю «D&ME», – говорит Крисси, пренебрежительно взмахнув рукой. – Ты только не обижайся, но это какая-то хрень… как будто сидишь в одном классе с дюжиной будущих подражателей Фонзи и они сейчас передерутся из-за магнитофона. Я люблю музыку, Джоанна. Я читаю фанзины. Мне нравится «Спасибо».
«Спасибо» – крупнейший мидлендский фанзин. Его пишет и издает Зизи Топ. Это его основная работа на стороне. Собственно, Зи получил место в «D&ME» именно благодаря своему фанзину. Журнал стоит 50 пенсов, и в последнем номере вышла большая, на две тысячи слов статья с искрометным обзором альбома «Гангстер старой закалки» Айс-Ти. Зизи пишет, что это «злой, разъяренный, воинственный фанк – как будто Бутси Коллинз удирал от полиции на краденой тачке, и у него взорвался бензобак, и он выскочил из горящей машины, весь опаленный, уже без волос, с автоматом в руках и готовый к бою».
Зизи пишет только о тех музыкантах, которых любит. За исключением Стинга, с которым ведет затяжную воображаемую войну. Зизи пишет, как настоящий фанат. Вот почему он до сих пор остается самым непрезентабельным автором в «D&ME». Однажды я слышала, как Кенни назвал его «групи».
– «Спасибо»? Спасибо, не надо, – сказал Кенни, после чего истерически расхохотался и поручил Зизи очередное задание: написать отзыв о выступлении очередной никому не известной инди-команды в каком-то очередном провинциальном гадюшнике. Кажется, где-то в Дерби.
Но вернемся к нашему разговору с Крисси.
– Э… – говорю я ему. Просто не знаю, что еще можно сказать. Мне никогда даже в голову не приходило, что брат, может быть, и не относит меня к числу своих самых любимых авторов. Момент, прямо скажем, неловкий. Я размышляю, не извиниться ли мне еще раз за былые сеансы сатанинского онанизма – просто чтобы хоть что-то сказать, потому что молчание уже затянулось, – но Крисси сам понимает, что надо хоть как-то сгладить неловкость. Он выразительно смотрит мне прямо в глаза и наставляет на меня указательный палец, резко взмахнув рукой. Начинается следующая песня: «Я останусь в живых».
Крисси идет ко мне, изображая крутого танцора на показательной дискотеке. Все еще немного обиженная, я делаю ему знак: не подходи. Но как-то неубедительно.
Протянув руку под моим плечом, Крисси выключает свет. Мы с ним часто устраивали Затемненные дискотеки, когда были помладше. Мы гасили весь свет и танцевали под «Жарче июля» Стиви Уандера, в темной комнате, чтобы не видеть друг друга и танцевать от души, не стесняясь своих корявых движений и некрасиво трясущихся задниц.
Я всегда буду танцевать в темноте с Крисси. Он навечно записан в мою бальную книжечку. В зеленом свечении индикатора на магнитоле я нахожу припрятанную бутылку «MD 20/20», отпиваю глоток и предлагаю бутылку Крисси – он думает долго, почти минуту, а потом все-таки пьет.
– Йо-хо-хо! – говорит он фальцетом.
– А то! – отвечаю я тоже фальцетом.
Мы танцуем и пьем вино под «Ночную лихорадку», «Трагедию» и «Пустые слова», и уже под «Мне нужно кое-что тебе сказать» дружно падаем на кровать, оба вспотевшие и слегка пьяные.
– Боже, «Bee Gees» такие геи, – говорю я в перерывах между словами песни. Мы с Крисси, конечно же, подпеваем. Лежим в обнимку, как раньше, когда мы были совсем-совсем мелкими. Возимся, словно щеночки, на одеяле. – Мне бы хотелось, чтобы у меня был друг-гей. Интересно, в Вулверхэмптоне есть хоть один гей? Или их всех пристрелили?
Крисси слегка напрягается, как бы деревенеет, а потом тяжко вздыхает.
– А Кенни разве не гей? Ваш редактор в журнале? – говорит он. – Разве вы с ним не дружите?
Я на секунду задумываюсь о Кенни. О Кенни в его коротеньких шортах из обрезанных джинсов. О Кенни, который глотает свои кошмарные амфетамины и тайком слушает «Yes».
– Он не того плана гей, – говорю я.
И тут вдруг включается свет, и в комнату входит разъяренный папа.
– Что вы тут топчетесь, как стадо слонопотамов? Близнецы пытаются заснуть, – говорит он, глядя на нас, развалившихся на кровати.
Он мгновенно врубается в обстановку: грохочет музыка, я лежу, навалившись на Крисси. Сжимаю в руке бутылку «MD 20/20».
– Ага, понятно, – говорит папа. Вся его ярость вмиг угасает. Он протягивает руку, выразительно впившись взглядом в бутылку.
– Пробковый сбор.
Я предпринимаю жалкую попытку спрятать бутылку под кофту, но папа стоит с протянутой рукой, папа ждет. Я отдаю бутылку ему, и он отпивает хороший глоток. Как истинный профи.
– Примерно пятнадцать процентов, – говорит он, поднимая бутылку на свет и оценивая новый уровень содержимого. Секунду подумав, он отпивает еще глоток.
– Плюс чаевые, конечно. – Он возвращает бутылку мне.
Потом садится на кровать, заставив нас потесниться, и опять отбирает у меня бутылку.
– И не забудем про НДС, – говорит он и отпивает еще глоток.
В бутылке почти ничего не осталось.
– Так что вы тут делали? – интересуется папа, глядя на диски и плотные бандерольные конверты, разбросанные по всей комнате.
– Я разбирала почту. Я же теперь музыкальный критик, мне шлют материалы. Это достойные экземпляры. – Я показываю на одну стопку дисков. – А это убожество как оно есть. Буду их подвергать сокрушительной критике.
Папа смотрит на кучу конвертов, и взгляд у него какой-то странный. Я не сразу врубаюсь, что с ним такое, а потом до меня доходит: точно в таких же конвертах он рассылал свои демки по лондонским студиям звукозаписи, и эти демки потом возвращали, сопроводив вежливыми отказными записками: «Уважаемый ПЭТ МОРРИГАН, благодарим за представленные к рассмотрению материалы, но к сожалению…»
Пауза явно затягивается.
– Скоро я о тебе напишу, папа, – говорю я. – Просто мне нужно выбрать момент.
– Да, – кивает папа. – Нужно выбрать момент. Время решает все. Точный расчет. Ритмы Вселенной. Сложные взаимосвязи. Хитросплетения.
Я смотрю на него. У него совершенно стеклянные глаза. Похоже, сегодня как раз такой день, когда папа держится исключительно на таблетках.
18
Я не забываю о папе, просто я… занята другими делами. В основном занят мой рот. С того разговора прошло два месяца. Я встречалась с Тони Ричем уже шесть раз. Последний раз – у него дома, где я остаюсь на ночь якобы на «девичнике» у подружки: три долгих, влажных, протяжных часа поцелуев при свете экрана его компьютера, что зеленовато мерцает в углу, демонстрируя недописанную статью о «My Bloody Valentine». В конце концов я забираюсь на Тони сверху, и его лицо тонет в тени.
