Конечно, я знаю, почему Крисси вштырилось перебраться в отдельную комнату: потому что уже не одну неделю я бужу его по ночам своей мастурбацией под сатанинские фантазии – и, движимая чувством вины, я горячо выступаю в его поддержку.
– Мне кажется, Крисси и вправду нужна своя комната, – говорю я. – Он уже взрослый, ему семнадцать. Ему необходимо отдельное жизненное пространство. Чтобы ему никто не мешал.
– Вот именно, – говорит Крисси, демонстративно не глядя на меня. – И мне нужно место для саженцев.
С недавних пор Крисси увлекся садоводством – с намерением выращивать овощи, чтобы мы не умерли от цинги. Наша спальня забита цветочными горшками с ярлычками «Кабачки», «Зеленый горошек», «Помидоры» и «Чили».
Как это принято у нас в семье, начинается большой жаркий спор, в котором участвуют все домочадцы, за исключением близнецов. Под запрос Крисси насчет столовой мы с Люпеном, пользуясь случаем, продвигаем свои интересы. Люпен клянчит велосипед, ночник и робота-трансформера.
К четырем пополудни мама сдалась. Теперь кровать Крисси стоит в столовой – там, где раньше был обеденный стол. Стол переехал ко мне. Это будет мой письменный стол для работы.
Ближе к вечеру на двери столовой появляется листок с надписью «Сексодром имени Алана Титчмарша» – сделанной мной. Крисси расставляет свои саженцы на импровизированном стеллаже, сооруженном из досок и кирпичей.
Да! Теперь у меня есть свой стол! Наконец-то! И совершенно не важно, что одна половина стола заставлена коробками с игрушками и одеждой. Вторая половина, отделенная полоской скотча – вся моя. Место, где я наконец-то смогу писать.
Я содрала со стены все картинки и все цитаты, висевшие над кроватью, и переклеила их на стену над столом. К ним добавились новые находки, сделанные за последнюю пару недель. «Стихи в фотоальбом юной леди» Филипа Ларкина: строки «настоящая девчонка во всамделишном месте» и «неизменно прекрасна» подчеркнуты красным. Неизменно прекрасна. Неизменно прекрасна. Настоящая девчонка во всамделишном месте. Рядом со стихотворением я прикрепила фотографию Джона Кайта. С ним я была настоящей девчонкой во всамделишном месте.
Там же висит и мой список «Самых лучших на свете слов», которые я собираю так же старательно и прилежно, как иные собирают коллекцию бабочек или брошей: Шагрень. Подкаблучник. Мимоза. Цитадель. Коллоидная ртуть. Йод. Свиристель. Вощеный. Сирень. Ягре. Бульон. Зоопарк.
В эти недели, когда у меня нет работы, я чувствую, что должна приготовить на будущее самое лучшее, самое качественное оружие – собрать у себя на стене арсенал наиболее мощных и острых слов, – чтобы, когда меня вновь призовут на битву, я смогла незамедлительно броситься в бой, и никто не сумел меня одолеть, и меня никогда больше не отодвинули на задний план.
Еще я наклеила на стену страницы из атласа «Лондон от А до Я», которые изучаю и заучиваю наизусть, как таблицу умножения. Мне хочется, чтобы люди думали, что я родом из Лондона, а в Вулверхэмптоне оказалась совершенно случайно. И когда я вернусь в Лондон, мне хочется, чтобы местные думали, будто я знаю город лучше их самих. Хочется, чтобы у меня получалась сказать, не задумываясь ни на миг, этак небрежно, как бы невзначай: «Да, Розбери-авеню. Это в Кларкенуэлле, в центральном Лондоне. Туда удобнее всего доехать по Кларкенуэлл-роуд. Марилебонский вокзал – самый маленький в Лондоне. Бары вокруг Биллингсгейтского рынка открыты всю ночь. По утрам там подают приличные завтраки. Я знаю все улицы в Лондоне. Знаю весь Лондон. Это мой город. Я всегда знала, что буду жить в Лондоне. Это мой настоящий дом. В силу некоторых обстоятельств нам пришлось жить в другом месте, но теперь все наладилось. Теперь все хорошо».
Я вернусь в Лондон сразу, как только смогу. В город, где я вновь смогу стать настоящей девчонкой во всамделишном месте.
Единственная радость в этом беспросветно унылом, гнетущем месяце: двадцать девятого числа наконец-то приходит чек с гонораром за всю мою предыдущую работу для «D&ME». 352 фунта и 67 пенсов. Я иду в комиссионку и покупаю подержанный телевизор. Все в доме ликуют. Братья скачут по комнате и целуют экран телевизора, оставляя на нем отпечатки губ.
– Мы снова в деле, – говорит Крисси и включает телик. Комната освещается мягким мерцающим светом. Мы смотрим новости впервые за несколько месяцев, и прогноз погоды, и кулинарное шоу. В «Точной копии» сделали куклу Джона Мейджора. Кукла полностью серая и категорически не понимает, почему экономика скоро рухнет. Шуток мало, и они какие-то тухлые.
– В телике было смешнее, когда премьер-министром была Маргарет Тэтчер, – очень мудро замечает Люпен.
В тот вечер мы сидим перед теликом до трех ночи, смотрим «Дом ужасов Хаммера» и едим тертый сыр прямо горстями. Я люблю деньги. Все, что сломалось, можно починить. Я знала, что докажу Паулю Тиллиху, что он не прав. Все дело в деньгах. Когда есть деньги, все как-то сразу становится лучше.
15
И вот наконец звонит Кенни – приглашает меня на очередное редакционное совещание.
– Давненько мы с тобой не виделись, Уайльд.
В первые две-три секунды я вообще не понимаю, к кому он сейчас обращается – я придумала Долли Уайльд так давно, и меня уже много недель этим именем не называли.
– В четверг, ровно в полдень, Уайльд, – говорит Кенни. – И приготовь пару-тройку идей. Видит бог, нам сейчас не помешают свежие идеи.
Похоже, меня простили за все, что я сделала не так в своей статье о Джоне Кайте. По крайней мере, мне дают еще один шанс.
Теперь, когда я снова услышала имя Долли, я вспоминаю, как сильно ее люблю, и усердно ее воскрешаю.
Я снаряжаю Долли Уайльд в Лондон, словно горничная госпожу. Запершись в ванной, я сперва высветляю волосы, а потом крашу их в вишнево-красный. Цвет туфелек Дороти, цвет Мики Берени из «Lush». Я рисую Долли глаза черной подводкой. Я наряжаю ее в черное платье, чулки на резинке и шляпу-цилиндр.
Я уже уяснила, как делаются девчонки и как они выпускаются в большой мир. В большом мире все пьют. Все курят. Вечно поддатая Мики Берени – чертовски красивая женщина. Заходишь в комнату и произносишь слова, как будто играешь в спектакле. Притворяешься, пока не начнет получаться. Рассуждаешь о сексе, словно это игра. Пускаешься в приключения. Не цитируешь мюзиклы. Подмечаешь, что делают все остальные, и делаешь так же. Говоришь не для того, чтобы быть правой, а для того, чтобы быть услышанной.
Смотришь на уличные фонари и представляешь, что это солнце.
Вулверхэмптонский вокзал. Сажусь в электричку, словно я – пуля, выпущенная из лихого ружья. Смотришь в окно и как будто листаешь страницы книжки: крыши домов, палисадники и каналы – пустыри, точно тарелки с разваренной склизкой капустой. Жду не дождусь, когда я уже вырвусь из этого мрачного места и опять окажусь в Лондоне. Каждый миг этой поездки будет как жаркий безумный сон, который я постараюсь запомнить – и непременно запомню, спрячу за щеку и буду его смаковать вновь и вновь, когда снова вернусь сюда, к чапати, намазанным маргарином, и грязным стенам.
