– И «Зорких дружинников» тоже, – говорит Крисси. Мы обожаем «Зорких дружинников» и регулярно записываем номера незнакомых автомобилей, заезжающих в наш квартал: а вдруг там в машине – убийца, вдруг наша запись станет важнейшей зацепкой! Зловещая коронная фраза Ника Оуэна, ведущего «Зорких дружинников»: «Пожалуйста, спите спокойно, и пусть вам не снятся кошмары», – наше с Крисси любимое пожелание Люпену вместо «Спокойной ночи», когда мы рассказываем ему на ночь длинную и совершенно чернушную страшную историю.
Теперь это прощание отдается тревожным набатом у нас в ушах. Кошмар все-таки грянул – и оказался страшнее убийства.
И телевизор это только начало. Мы переходим в режим жесточайшей экономии. Никаких больше ящиков с фруктами и овощами с фермерского рынка. Папа купил пятидесятикилограммовый мешок цельнозерновой муки, и теперь как минимум раз в день мы едим чапати – лепешки из муки, воды и соли, запеченные на гриле и намазанные маргарином.
Мы с братьями быстро сообразили, что, если потыкать сырые лепешки вилкой, в готовом виде они впитают в себя в два раза больше маргарина – и станут если не вкусными, то хотя бы съедобными. Мы устраиваем состязания, чей чапати впитает больше всего маргарина. Обычно я побеждаю с отрывом в столовую ложку. А потом мама все просекает, и с тех пор маргарин выдается нам строго по порциям.
– Видите ценник? Семьдесят девять пенсов означает «семьдесят девять пенсов», а не «бесплатно для маленьких поросят».
Мы становимся мастерами по поиску распродаж продуктов с истекающим сроком годности. В местном супермаркете мы набрали по акции консервированных сосисок в рассоле и едим их три раза в неделю, с вареной капустой и кетчупом или майонезной салатной заправкой. Мы живем на кетчупе и салатной заправке. Без них был бы бунт. Моральный дух в нашем доме держится на литровых бутылках кетчупа и майонезного соуса.
Приходит счет за газ, потом – за электричество. Мама оформляет второй овердрафт, чтобы оплатить эти счета. Теперь мы движемся вспять вдвое быстрее. У Люпена совсем развалились ботинки – но денег на новые нет и не будет. Поэтому Люпен ходит в старых резиновых сапогах Крисси. У него постоянно потеют ноги. Они уже побелели от влажности.
Я совершенствуюсь в кражах из магазинов. «Надейся: будь красивой», напоминает мне надпись на двери аптеки, пока я набиваю карманы тампонами и дезодорантами. Как мой предшественник Робин из Локсли, я краду у богатых гигиенические прокладки, чтобы выстилать трусы бедных.
Теперь эти вылазки стали сложнее, потому что у меня нет денег на автобус до северной части города. Приходится ходить пешком: шесть миль туда, шесть миль обратно, вдоль городского шоссе, где ветер от мчащихся мимо грузовиков постоянно срывает шляпу с моей головы.
Я частенько беру с собой близнецов, везу их в коляске – просто чтобы было не так одиноко. Или Люпена и собаку – и пою им по дороге. Я пою «Аз есмь воскресение» и «Кладбищенские ворота» группы «The Smiths».
Эти песни всегда много значили для меня, а теперь, когда денег наглухо нет, они значат еще больше. У меня нет даже лишних двадцати пенсов, чтобы взять в библиотеке новую музыку. Моя коллекция записей остановилась на 148 альбомах, пиратски записанных с библиотечных компакт-дисков. В этих 148 записях – весь мой мир. Они как маяк вдалеке, светящий только мне. Место, докуда я все-таки доберусь. Когда-нибудь обязательно доберусь.
В Центральной библиотеке – карманы набиты крадеными тампонами, собака привязана снаружи, близнецы спят в коляске – я читаю «D&ME», «Melody Maker» и «NME», ради которых прошла шесть миль пешком. Чтобы «окупить» этот поход, я читаю каждое слово – даже списки концертов, попросту перечни клубов в небольших городках по всей Британии в 1993 году. «Pink Toothbrush» в Рейли, «Wherehouse» в Дербишире, «King Tut’s Wah-Wah Hut», «Tivoli» в Бакли, «Old Trout» в Виндзоре. Я могу перечислить все эти места наизусть, как молитвы по четкам. Места, куда по-прежнему ходят люди и где что-то по-прежнему происходит – куда однажды я тоже приду, и я тоже произойду. Я здесь не застряну. Честное слово.
И вот однажды я вижу в «D&ME» интервью с Джоном Кайтом. Большое, многостраничное интервью, с аннотацией на обложке. Я сижу, размышляю о том, как полезно иметь знаменитых друзей, у которых берут интервью для журналов. Чудесный способ поддерживать связь с друзьями, когда выдается свободная минутка. Прочитал интервью, и вы вроде как пообщались. Так удобно и мило. Видишь, мы не теряемся!
Из одного только первого абзаца я узнаю, что одна из поклонниц в Германии подарила Джону цепочку с подвеской – крест с распятием, и «очень вовремя, я тут неожиданно чуть не откинул копыта, и пришлось срочно активизировать мой склеротический католицизм», – Джон написал новую песню под воздействием психотропных грибов, «Пополняем словарный запас», и набил на своем рыхлом бледном предплечье маленькую татуху с изображением валлийского дракона, хотя «если честно, салон, куда мы пошли, был не лучшим из всех возможных, и дракон больше похож на удлиненную кошку с экземой».
Но в основном в интервью говорится о классовых противоречиях. Теперь это модная тема. Всех знаменитостей спрашивают, что они думают о кризисной экономической ситуации, о социальной политике государства, о пособиях для неимущих и о проблеме бедности в целом. Каждого просят обозначить свою позицию.
И теперь эти вопросы были заданы Джону Кайту – простому валлийскому парню из рабочей семьи, запойному пьянице и балагуру – в интервью, взятом для «D&ME» Тони Ричем. Я читаю ответы Джона, сидя в Центральной библиотеке, под шум дождя за окном.
«Между бедными и богатыми есть одно большое различие», – говорит Кайт, затягиваясь сигаретой. Мы сидим в баре, сейчас время обеда. Джон Кайт всегда, если не указано иное, курит сигарету в баре во время обеда.
Богатые, они не плохие, как вам скажут многие мои собратья. Я знал богатых людей – я пел на их яхтах, – они вовсе не злые и не зловредные. Они вовсе не ненавидят бедных. И они очень неглупые – во всяком случае, не глупее бедных. Как бы мне ни нравилась мысль, что правящий класс – сплошные придурки и неумехи, не способные даже надеть носки без помощи няньки, на самом деле они не такие. Они строят банки, заключают сделки и вырабатывают политику – и вполне компетентно.
Нет. Основное различие между бедными и богатыми заключается в том, что богатые – люди беспечные. Они твердо убеждены, что с ними ничего плохого случиться не может. Они рождаются в мягкой, ласковой оболочке беспечности – как ребенок рождается с лануго, – и она никогда не сотрется от счета, который нечем оплачивать; от ребенка, которому ты не можешь дать надлежащее образование; от дома, откуда ты съедешь в ночлежку, потому что тебе не по силам платить коммуналку.
Их жизни всегда одинаковы, из поколения в поколение. Ни одно социальное потрясение их не затронет. Крепкому среднему классу все нипочем. Что самое худшее из того, что им может сделать правительство? Поднимет налоги до 90 процентов и прекратит вывозить из контейнеров мусор? Но ты сам и все твое окружение – все равно будете пить вино. Разве что чуть подешевле. И все равно будете ездить в отпуск. Разве что чуть поближе. И все равно расплатитесь по ипотеке. Разве что чуточку позже.
