– МАМ! – кричит Люпен, вставая с пола.
– Да… МАМ! – кричу я, поудобнее усаживаясь на стуле.
Мама входит в гостиную, держа на руках одного из близнецов, и неожиданно берет сторону Люпена.
– Джоанна, сейчас его очередь, – говорит она твердым голосом.
– Но он просто… играет. Он… – Я смотрю на экран. – Убивает привидений. Даже ненастоящих. Воображаемых привидений. А МНЕ НАДО РАБОТАТЬ!
– Мы не будем менять устоявшиеся порядки лишь потому, что ты устроилась на работу, – говорит мама. – У нас в семье все равны.
– Да, – говорю я угрюмо, – только папа равнее. Ему всегда достается самый большой кусок мяса. И он вечно смотрит свой американский футбол, и тогда к телевизору не подойти. А мы, может, хотим посмотреть «Это жизнь».
– Джоанна, придется тебе подождать своей очереди, – говорит мама. – К тебе не будет особого отношения. У нас большая семья, и все должно быть справедливо.
– Мне не нужно особое отношение. Мне нужно, чтобы все было логично. Мне компьютер нужнее. По сравнению с Люпеном, который просто играет, у меня, как у профессионального журналиста, должно быть преимущество в доступе к компьютеру. Если бы мы сейчас обсуждали вопросы международной политики и я была бы Бутросом Бутросом-Гали, ты бы прислушалась к моему мнению… а не к мнению этого Малыша-каратиста.
– Я не буду с тобой спорить, Джоанна. И ты не Бутрос Бутрос-Гали, – говорит мама, выходя из комнаты.
– Пожалуйста, пусти меня за компьютер, – шепчу я Люпену.
Но Люпен, получивший поддержку в лице нашей мамы, лишь утвердился в своей правоте и упрямится еще пуще.
– Сейчас моя очередь, – говорит он и садится на стул.
Я сажусь на него сверху и сижу – просто чтобы он понял, как он не прав, – потом говорю:
– Ты противный, – и иду в кухню намешать себе «Хорликса». Мой любимый напиток в кризисные времена. Я планирую выпить его яростно и сердито, горестно размышляя о несовершенстве мира.
В кухне папа, одетый в мой старый розовый халат, жарит себе бекон.
– А вот и наш Хантер Томпсон! – говорит он, увидев меня. – Как жизнь в жестокой и неглубокой денежной яме под названием музыкальный бизнес?
– Люпен говнится, – говорю я угрюмо. – Не пускает меня за компьютер. Мне еще целый час ждать своей очереди.
– Ну и ладно, не страшно, – говорит папа беспечно, поливая кусок хлеба жиром от бекона. – Нам надо поговорить. Насчет нашего плана.
– Нашего плана?
– Ага. Как взять крепость штурмом. Теперь, когда ты уже держишь ногу в двери.
Я смотрю на него, ничего не понимаю.
– Джоанна, я двадцать лет ждал, когда мне предложат контракт на запись, – говорит он, открывая бутылку с коричневым соусом. – Зависал в пабах, рассылал демки, ошивался на студиях, разговаривал с тамошними технарями, которые якобы знали кого-то, кто знает тех, кто настраивает гитару Питера Гэбриэла. Я ждал человека, который вытащит нас из этой дыры. И все это время ожидаемый человек был совсем рядом. – Папа смотрит на меня. – Это ты, моя дочь.
Я говорю:
– Э…
– Джоанна. Теперь все будет иначе. – Он откусывает кусок сандвича и жует. Я уже много лет не видела папу таким счастливым. – Нам нужен единственный хитовый сингл, и мы выберемся отсюда. Всего одна песня. Хорошо бы – сезонная. Как у Нодди Холдера. Очень даже неплохо устроился человек, я скажу. Раз в год надевает колпак Санта-Клауса, вопит: «РОЖДЕСТВО НАСТУПИЛО!», срубает кучу бабла, а потом может весь год отдыхать. Просто сделай мне имя, напиши обо мне в журнале. Это все, что мне нужно. Просто прославиться, и чтобы на меня возбудился весь мир.
Я возвращаюсь в гостиную, размышляя о том, что вообще-то это мой план – чтобы на меня возбудился весь мир, – и смеюсь про себя, восхищаясь собственной сексуальной раскрепощенностью. Для нецелованной девственницы, пьющей порошковый «Хорликс», я настоящая бунтарка. Истинная Riot Grrrl. Я мысленно благодарю своих старших сестер по ту сторону Атлантического океана за уроки по яростной, пламенной дерзости. Я совершенно не представляю, как помочь папе.
Половина третьего. Я наконец занимаю свое законное место – за компьютером, – погружаюсь в работу, и тут меня вновь прерывают. Я сижу, размышляю над сложным абзацем, в котором пытаюсь описать неоспоримо унылую музыку «Milltown Brothers», не используя слово «унылый», и вдруг из кухни доносится пронзительный вопль. Слышу, как мама бежит туда. Потом слышу ее шаги в коридоре. Она заходит в гостиную, злая как черт.
– Ты заставила Люпена делать тебе сандвич? – Ее голос звенит раздражением.
– Справедливости ради надо сказать, что за все эти годы я ему сделала миллион сандвичей, – говорю я. – Я подумала, ему понравится научиться чему-то новому. Я работаю, если ты вдруг не заметила. И умираю от голода! И мне надо отправить обзоры уже сегодня.
– Он пытался натереть сыр и стер себе полпальца, – говорит мама.
Я прислушиваюсь, и – да – вопли, доносящиеся из кухни, звучат именно так, как должны звучать вопли восьмилетнего мальчика, стершего себе полпальца на терке. Именно на такой громкости.
– Джоанна. Мы семья, а не «Джоанна Морриган и ее прислуга», – говорит мама. – Ты не должна помыкать младшим братом.
Разумеется, я не могу ей сказать, что я тут не просто сижу, ковыряюсь в носу, а в одиночку пытаюсь спасти семью от нищеты, потому что тогда мне придется сказать ей о том, что нам реально грозит нищета, причем исключительно по моей вине.
– Если я не смогу удержаться на этой работе, мне придется либо устроиться кассиршей в «Аргосе», либо пойти в проститутки, – говорю я со злостью.
– Или устроиться проституткой в «Аргос», – говорит мама чуть ли не весело. Похоже, ее забавляет наш разговор. – Тебя внесут в каталог, и люди выстроятся в очередь на заказ. Доставка курьером или по почте.
Я много читала и знаю, что подросткам не стоит кричать родителям: «Я тебя ненавижу. Я не просила, чтобы меня рожали». Это банально и скучно.
К тому же однажды я уже так говорила, и мама спокойно ответила:
– Мы как буддисты убеждены, что дети действительно просят, чтобы их родили. Ты сама меня выбрала матерью, Джоанна. Ты, конечно, меня извини, но если теперь ты считаешь, что ошиблась с выбором, вини в этом только себя и свое неудачное кармическое решение.
Вот почему я молчу, надеваю наушники и слушаю «Маму» Джона Леннона, глядя вдаль с максимально возможным сарказмом.
Так проходят дни и недели.
Звонит телефон. Это Кенни из «D&ME».
– Давно тебя не было слышно, – говорит он. – Ты так занята?
Я не могу сказать Кенни, что на данный момент у нас в доме запрещено пользоваться телефоном, поскольку неоплаченный счет достиг уже семидесяти восьми фунтов, и что я усердно молилась, чтобы Кенни сам мне позвонил и предложил работу.
