Пока он рассказывает о своих приключениях, я встаю так, чтобы меня точно заметили. Несомненно, уже пора объявить о себе. Когда Роб умолкает и все снова смеются, я делаю шаг вперед.
На один жуткий миг меня прошибает мысль – абсолютная убежденность, – что я, толстая шестнадцатилетняя девочка из бедного муниципального квартала, в шляпе-цилиндре, не смогу справиться с ситуацией. Я не знаю, что говорить этим монстрам от рок-музыки.
Меня спасает одно гениальное озарение. Даже теперь, по прошествии стольких лет, я считаю, что это было гениально. Я решаю, что притворюсь человеком, который запросто все разрулит. Вот что мне нужно делать. Отныне и впредь. Притворяться, что я и есть человек, способный справиться с любой ситуацией. Притворяйся, пока не начнет получаться.
– Всем привет! – жизнерадостно говорю я. – Я Долли Уайльд! Я приехала в Лондон, чтобы стать музыкальным журналистом!
Все оборачиваются и смотрят на меня. Выражения их лиц напоминают мне документальный фильм об одном зоопарке, в котором одного-единственного фламинго поместили в вольер с верблюдами. Не помню, зачем. Верблюды таращились на фламинго в полном недоумении. Фламинго таращился на верблюдов в полном недоумении. Никто вообще ничего не понял.
В этой недоумевающей тишине один из редакторов молча достает из кармана бумажку в пять фунтов и так же молча отдает ее другому. Третий редактор кивает им и говорит, обращаясь ко мне:
– Мы тут поспорили. Было мнение, что ты – сорокапятилетний бородатый мужик из Ливерпуля, решивший нас разыграть.
– Еще нет, – отвечаю я все так же бодро. – Но кто знает, как сложится жизнь!
– Я Кенни, – говорит один из редакторов, поднимаясь на ноги. Это крупный лысый мужчина – очень крупный и очень лысый, – откровенно нетрадиционной сексуальной ориентации, в коротких, на грани приличия шортах из обрезанных джинсов. Этакий гей-галеон, человек-гора. У него на шее висит шесть заламинированных пропусков на разноцветных шнурках, наподобие гавайской гирлянды, и его явно не парит, что о нем думают окружающие. И не парило никогда. Уже потом, через несколько лет, я спрошу у него, как получилось, что он, гей и поклонник прогрессивного рока, работает в музыкальном журнале, посвященном агрессивно гетеросексуальному, малоприятному для слуха инди, который он искренне ненавидит.
– Я не смешиваю удовольствие и работу, – ответит он, усмехнувшись.
А сейчас он говорит:
– Мы общались по телефону.
– Ты заместитель главреда! – Похоже, я делаю все правильно.
– Да, – кивает Кенни. – Стало быть… – говорит он, раскинув руки, – хочешь работать у нас?
– Да, очень хочу! – Вот что мне надо было сказать. Не прошло и минуты, как я оказалась у них в редакции, а мне уже предлагают работу. Я неимоверно крута.
Но в то время у меня были свои представления о том, как общаться с людьми, чтобы произвести на них впечатление, – представления, почерпнутые из фильмов и книг. Когда есть возможность, надо высказываться феерично. Лучший ответ – не самый вежливый, не самый умный и верный, а именно фееричный.
По дороге сюда, в электричке, я придумала, как надо будет ответить на предложение работы, и теперь говорю:
– Работать у вас? Это было бы просто волшебно!
Я беру со стола бумажную салфетку, макаю ее в стакан с водой и делаю вид, что собираюсь мыть стены.
– Сначала я вымою стены, – говорю я Кенни, – а потом пол. Чтобы не натекло…
Это диалог из «Энни». Из той сцены, где Папа Уорбукс приглашает Энни на месяц пожить у него, а она поначалу не понимает и думает, что ее взяли в прислуги.
Когда я мысленно представляла себе эту сцену, мне казалось, что все в «D&ME» рассмеются.
– Ей предложили работу в самом леворадикальном из всех музыкальных журналов в стране, а она насмехается над своим рабочим происхождением и увлечением музыкой, притворяясь, что ее взяли в уборщицы! Феерично!
Все сотрудники этой редакции наверняка видели «Энни». Мое выступление пройдет «на ура».
Никто из сотрудников этой редакции не видел «Энни».
Возникает неловкая пауза.
Я поясняю:
– Это из «Энни». Из мюзикла.
В ответ – тишина.
– Как я понимаю, вы здесь не большие поклонники мюзиклов?
– Мюзиклы – развлечение исключительно для женщин и гомиков, – сухо говорит Кенни с такой пост-пост-постиронией, что дальнейшее обсуждение напрочь теряет смысл.
– Вообще-то мне нравится «Король и я», – говорит человек с забинтованной головой.
– Тебя недавно ударили по голове, – отвечает Кенни.
Значит, тут любят хохмить! Здесь работают острословы и хохмачи! Мне, конечно, неловко, что моя шутка не удалась, но все-таки не смертельно неловко – всего на шесть баллов по десятибалльной шкале. Это не «Скуби-Ду в прямом эфире».
– Раз ты теперь в нашей команде, Энни, хочешь поприсутствовать на редакционном совещании? – спрашивает Кенни. – Юной барышне на пороге новой и удивительной жизни будет полезно понаблюдать за процессом, в результате которого мы тиснули на обложку «Skinny Puppy» и потеряли двадцать тысяч читателей за неделю.
– Эй! – возмущается Роб.
– Ты слушала «Skinny Puppy»? – спрашивает меня Кенни.
– Нет, сэр. – Я решила, что буду обращаться к собеседникам «сэр» и «мэм». Я видела по телевизору: так делал Элвис, – и мне показалось, что это круто.
– Вот и не слушай, – говорит Кенни. – Они совершенно кошмарные. Звук такой, словно младенцев сжигают заживо.
Редакционное совещание проходит в соседней комнате. Все курят, все говорят одновременно, перекрикивая друг друга. Похоже, здесь это принято. Почти все в черном, все донельзя уверены в себе – у каждого есть своя роль, и каждый исправно ее отыгрывает: сердитый ворчун, прожженный циник, умник-всезнайка, человек с забинтованной головой. Совещание – это спектакль, сыгранный ими уже много раз. Все роли и реплики отработаны до автоматизма. Будучи новенькой, я совершенно не представляю, что делать мне, кроме как молча сидеть и слушать, ощущая растущее беспокойство. Я сижу очень тихо.
Обсуждение обложки следующего номера занимает не меньше двадцати минут. Это будет «Lush», группа вечно поддатых ребят, чья музыка напоминает младенческий «My Bloody Valentine» и чья вокалистка – Мики Берени, лондонская кокни наполовину японского, наполовину венгерского происхождения – щеголяет вишнево-красными волосами.
– Чертовски красивая женщина, – говорит Роб, глазея на фотографию Мики, и все с ним соглашаются.
– Да, чертовски красивая.
Таков итог сегодняшнего совещания. Мики Берени – чертовски красивая женщина. Я пытаюсь понять, что из этого следует – наверняка много всего, – и тут Кенни вдруг обращается прямо ко мне:
