Джон Пил – моя Всемирная новостная служба. Мой ночной клуб в небесах, где я встречаюсь с другими ребятами, такими же, как я. Они тоже сжимают в руках талисманы-кассеты и тоже ждут новостей: кто-то в Бостоне написал чумовую песню! В Токио! В Перте!
Пил открыл мне не только весь мир, но и Британию, которую я не знала. Он показал мне страну чудес, лежащую буквально в шести дюймах под мостовой. Контркультура. Андеграунд. Она всегда была здесь, эта волшебная страна, – как подземные реки, протекающие под Лондоном. И когда придет время и ты поймешь, что тебе надоело бродить на поверхностном уровне, и тебе совершенно некуда пойти, если передвигаться по горизонтали, можно остановиться прямо там, где стоишь, вытащить молоток из кармана, пробить в асфальте дыру и спуститься вниз. Вглубь.
Провалиться под землю, подобно Алисе, в ослепительный новый мир безумных Шляпников, самодурствующих Королев, говорящих загадками Садовых Сонь и непрестанных сражений, ведущихся с незапамятных времен. Панки ненавидят хиппи, моды ненавидят рокеров, рейверы ненавидят инди. Патти Смит изливает холодную ярость на Иисуса, первозданные крики «Primal Scream» взмывают выше солнца, и Айвор Катлер стоит с гармоникой на каменистом пустынном берегу и выдает сюрреалистичные гебридские баллады о девицах, давящих мед из пчел.
А иногда – словно в честь праздника – Пил ставит хиты. Когда я впервые услышала «Аз есмь воскресение» группы «Stone Roses», я танцевала в постели, лежа, в наушниках – руки раскинуты в стороны, – впервые испытывая настоящий восторг от того, что я родилась в зачахшем промышленном городке. В таких городах тоже есть жизнь, и там происходит такое, чего не может произойти где-нибудь в другом месте, – гордые дети из бедных семей делают музыку, вкладывая в нее столько страсти, ярости и накала, сколько никто другой просто не выдержит и не вместит в себя.
Я наконец поняла, что папа имеет в виду, когда говорит: «Я – внебрачный сын Брендана Биэна, и они все склонятся передо мной». Люди из рабочего класса делают все по-другому. По-своему. Я это слышу. Я вижу, что с нами все правильно. Мы не бедные недоразвитые существа, еще не успевшие эволюционировать в нечто иное: в людей, у которых есть деньги. Мы и есть нечто иное – именно такие, какие есть. У рабочего класса все делается иначе. Будущее за нами. Мы приводим в движение массовую культуру, точно так же, как раньше мы привели в действие промышленную революцию. Им останется прошлое, а нам достанется будущее. Их время вышло.
– ДЖОАННА! – раздраженно шипит Крисси со своей двухъярусной кровати.
Я снимаю наушники. Похоже, Крисси пытается до меня докричаться уже давно.
– У тебя что, припадок? Тебе сунуть в пасть деревянную ложку? – говорит он. – Что ты там корчишься?
– Я не корчусь, – говорю я, вновь надевая наушники. – Я танцую, Крисси.
8
Все семейство собралось у дяди Джима. В доме не протолкнуться. Сегодня, 28 ноября 1990 года, Маргарет Тэтчер подала в отставку с поста премьер-министра после яростных внутрипартийных разногласий, благодаря которым все новостные телепрограммы последней недели превратились в увлекательнейший спектакль.
Папа смотрел новости, сидя на краешке дивана, нетерпеливо подскакивал на месте, как это бывает только на матчах «Ливерпуля» в финале Кубка Англии, и кричал:
– Так ей, старой корове! Получи, гадина! Ну что, огребла пиздюлей?
Когда после первого тура голосования миссис Тэтчер внезапно возникла за спиной корреспондента Джона Сарджента и тот явственно вздрогнул, перепугавшись, папа воскликнул:
– Она у тебя за спиной! Берегись! Вот же тварь. Подкралась незаметно, выскочила непонятно откуда, как та армия скелетов в «Ясоне и аргонавтах». Теббит засеял поле зубами дракона. Как есть Горгона Медуза. Со змеями в волосах. Дети, смотрите. Видите змей у нее в волосах?
Мы смотрели, и нам и вправду казалось, что мы видим змей.
А теперь ее нет.
– Подала в отставку? Да ее просто вышибли пинком под зад. Погнали поганой метлой. И поделом. Так ей и надо! – говорит папа, открывая банку «Гиннесса».
– Так ей и надо! – отвечают все хором, чокаясь банками с пивом.
Дяди и тети сидят на кухне, курят и пьют. Все семейство – все племя – в сборе. Даже родственники из Уэльса и Ливерпуля. Во время войны Толстой Бабуле и Лихому Дедуле пришлось изрядно поколесить по стране, спасаясь от бомбежек, а уже после войны – в поисках работы. Так что нас, Морриганов, где только нет.
Меня всегда жутко пугали дяди-шахтеры из Уэльса – на фотографиях в семейных альбомах у них всегда черные лица и блестящие белые зубы. В детстве я вечно путала их с «Черно-белыми менестрелями» и боялась, что они расисты. Я представляла себе их дома, прямо в шахтах – тесные пещеры, выдолбленные в толще земли, и тети отчаянно бьются за чистоту скатертей и салфеток в темноте, освещенной лишь керосиновой лампой.
Когда я приехала в Суонси, в гости к дяде Джарету, меня поразило, что он живет в совершенно нормальном муниципальном доме, со стенами, крышей и садом, и мне было как-то тревожно и неуютно, пока мне не показали подвал для угля. Я решила, что дядя Джарет спит там, на куче угля, как дракон, охраняющий свои сокровища, и меня сразу же отпустило. Я возобновила беззаботные игры в салки с уэльскими кузенами и кузинами, которые неожиданно оказались светловолосыми и золотистыми, словно забрали себе весь солнечный свет, который недополучал дядя Джарет, целыми днями работая в шахте. Дети шахтеров всегда очень чистенькие и опрятные. Я это заметила.
– К Новому году их вышибут всех, – говорит папа, имея в виду представителей партии тори, оставшихся в кабинете министров. – Хотя что они могут без мамочки? Кучка никчемных уродов. Улей уже окурили дымом. Королева мертва! К февралю тори будут висеть на фонарных столбах. Все до единого. По всей стране!
Все дяди поддерживают его одобрительными восклицаниями. Все тети осуждающе хмурятся и продолжают снимать пищевую пленку с тарелок с сандвичами.
Дяди уходят проветриться в сад за домом, продолжая говорить о политике. Они всегда говорят о политике, не о работе. Да и что говорить о работе, которой нет? За исключением дяди Джима – мы его называем «богатым дядюшкой», потому что он состоит в профсоюзе на автомобильном заводе, – все остальные сейчас безработные. Шахтеры, рабочие судоремонтных верфей и автозаводов – здоровенные мужики, беспокойно сидящие на крошечных диванчиках в крошечных домиках, на пособии по безработице.
У кого-то есть «приработок». Однажды к нам пришел дядя Стю, продававший вразнос чистящие средства для дома. Папа купил у него какой-то отбеливатель, а потом они сели в гостиной и изрядно укушались. Потом я случайно услышала, как мама сказала, что видела, как он плакал.
Все трое сыновей дяди Криса подались в армию.
– Воевать за страну, которая их наебала, – говорит папа с горечью, но не в присутствии этой троицы. – Они специально обучены убивать. – Наш папа, человек якобы безрассудный и удалой, всегда знает, с кем лучше не связываться.
