— Я знаю, что ни один человек не бежал бы сломя голову, с такими явными признаками страха и вины, если бы не был замешан в чем-то дурном, — решительно ответил Ричард. — Кто же это сделал, как не он!
— Эфи заявляет, что он был с ней, — повторил м-р Карлайл.
— Послушайте, сэр: Вы же умный человек, а я, как люди говорят, неумен, однако я вижу факты и делаю из них свои выводы ничуть не хуже, чем они. Если Торн не убивал Хэллиджона, с чего бы он стал преследовать меня? Что ему за дело было бы до Вашего покорного слуги? И с какой бы это стати ему бледнеть всякий раз, как наши глаза встретятся? Совершал он убийство или же нет, он должен твердо знать, что я — не убийца, поскольку чуть не налетел на меня, когда выскочил из коттеджа.
Рассуждал Ричард, надобно признать, вполне разумно.
— Кроме того, — продолжал он. — На дознании Эфи поклялась, что была одна в то время, когда это случилось. Она, по ее словам, в одиночестве прогуливалась по лесу за коттеджем и узнала обо всем уже после того, как это случилось. Как же она могла поклясться, что была одна, если находилась в обществе Торна?
М-р Карлайл совершенно позабыл об этом во время разговора с Эфи; в противном случае он, разумеется, не преминул бы указать ей на это противоречие и поинтересоваться, как она может его объяснить. Тем не менее, она говорила с полной уверенностью и серьезностью. Итак, в этом деле обнаружились противоречия, которые он не мог разрешить.
— Теперь, когда я превозмог свое увлечение Эфи, мне ясно видны ее недостатки, мистер Карлайл. Она так же будет настаивать на этой лжи, как…
Его прервал громовой стук в дверь, достаточный для того, чтобы разбудить весь дом. Никогда еще ни один слуга правосудия, разыскивающий беглого преступника, не производил большего шума. Ричард Хэйр, с лицом белым, как мел, округлившимися от ужаса глазами и волосами, вставшими дыбом — речь, разумеется, идет о его собственной светлой шевелюре, а не о парике, скрывавшем ее — напялил на себя свой рабочий халат весьма странным образом, так, что поля его оказались выше ушей, а рукава болтались, с трудом натянул шляпу и накладные бакенбарды, затем начал в замешательстве искать глазами какой-нибудь шкаф или хотя бы мышиную нору, в которую мог бы забиться; не найдя оных, он бросился к камину и уже поставил ногу на каминную решетку. Было совершенно очевидно, что бедняга намеревался влезть наверх по дымоходу, совершенно не приняв во внимание тот факт, что контакт с огнем не пойдет на пользу ни его брюкам, ни, тем более, тому, что находилось в них. М-р Карлайл оттащил его от камина, взяв за плечо своей твердой рукой; во время этой сцены чей-то сердитый голос изливался сквозь замочную скважину.
— Ричард, будь мужчиной, не поддавайся этой слабости и страху. Разве я не сказал тебе, что в моем доме ты находишься в безопасности?
— Возможно, это полисмен из Лондона; не исключено, что их там целая дюжина, — задыхаясь, выговорил бедный Ричард. — Они могли следить за мной все это время.
— Чепуха. Сядь и успокойся. Это всего-навсего Корнелия, и она не менее моего заинтересована в том, чтобы защитить тебя от опасности.
— Неужели? — с облегчением воскликнул Ричард. — Не могли бы Вы все-таки не впускать ее? — добавил он, причем зубы его выбивали мелкую дробь.
— Увы, если она твердо решила войти, я не в состоянии удержать ее, — невозмутимо ответил м-р Карлайл. — Ты же помнишь ее в былые годы, Ричард. Так вот: она не изменилась.
Зная что разговаривать с сестрой через дверь не имеет смысла, когда она пребывает в таком воинственно-решительном состоянии духа, м-р Карлайл открыл дверь, выскользнул в коридор и прикрыл ее за собой. За дверью его поджидала разъяренная сестра.
Однако мы немного отвлечемся и поведаем читателю, что же привело ее туда. Она прошла в спальню вместе со своей простудой, велела принести свой овсяной отвар и принялась священнодействовать, готовясь ко сну. Сняв свой дневной чепец и водрузив на его место ночной, о великолепии которого наш читатель уже наслышан, она решила прибегнуть к целительным свойствам фланели. Подыскав подходящий кусок, площадью примерно в три ярда, она попыталась обмотаться им, но процесс оказался длительным и сложным, ее навыки — несовершенными, а сама фланель — весьма несговорчивой материей. Результат был столь впечатляющим, что заслуживал быть помещенным в Британский музей в виде живописного полотна, отражающего сие великолепие. На голове ее возвышалась высоченная пирамида конической формы, а два непослушных уголка фланели обрамляли ее лоб, удивительно напоминая собою судейский парик.
Во время описанной церемонии, но до того, как было закончено сооружение фланелевого шедевра — иначе она не услышала бы того, что сумела услышать — ей вдруг показалось, что из комнаты, которая находилась под ней и которую она только что покинула, доносятся голоса. Слух у нее, надобно сказать, был просто замечательный, как, впрочем, и острота остальных четырех чувств. Все слуги, кроме Джойс и Питера, были убеждены, что она не иначе как «подслушивает», но это утверждение было совершенно несправедливым. Сначала она подумала, что ее брат читает вслух, но вскоре изменила свое мнение.
— Кто это пришел к нему, скажите на милость? — громко сказала она.
Соорудив, наконец, свой головной убор, она позвонила. На зов хозяйки явилась Джойс.
— С кем твой хозяин, Джойс?
— Он один, мэм.
— А я говорю, что нет. Я слышу, как он разговаривает.
— Думаю, у него никого не может быть, — не согласилась Джойс — а стены этого дома слишком хорошо сложены, мэм, для того, чтобы сюда проникали звуки из комнаты этажом ниже.
— Что ты в этом понимаешь! — воскликнула мисс Карлайл. — Когда говорят в той комнате, сюда долетает некий отзвук, который приучилось улавливать мое ухо. Иди же и посмотри, кто это. Я, по-моему, оставила на столе носовой платок; можешь захватить его.
Джойс пошла вниз, а мисс Карлайл сначала сняла платье, потом шелковую нижнюю юбку, и уже дошла до фланелевой юбки, когда вернулась Джойс.
— Действительно, мэм, кто-то разговаривает с хозяином. Я не смогла войти, так как дверь была закрыта, а м-р Карлайл сказал, что он занят.
У мисс Карлайл появилась пища для размышлений. Она, будучи уверена, что гостей в доме нет, перебрала в уме всех домочадцев и пришла к выводу, что это должна быть гувернантка мисс Мэннинг, которая осмелилась уединиться с мистером Карлайлом. Она имела несчастье быть хорошенькой, и мисс Карлайл была все время начеку, стараясь держать ее подальше от брата, ибо ясно представляла себе, какие она бы могла иметь виды на него, как, впрочем, любая неимущая гувернантка на ее месте. Ну, конечно же, это была мисс Мэннинг; она прокралась в комнату, полагая, что мисс Карлайл благополучно почивает. Ну, сейчас она выведет эту дамочку на чистую воду! И что это нашло на Арчибальда? С какой стати ему запирать дверь?
Оглядевшись в поисках чего-нибудь из одежды, чтобы набросить себе на плечи, она обнаружила нечто, весьма походившее на зеленую суконную скатерть, завернулась в нее и величественной поступью отправилась вниз. В таком виде она и предстала перед вышедшим из комнаты мистером Карлайлом.
