Стихотворение Оливера «Дети приграничья» стало чем-то вроде гимна для скорбящих жителей Блисса. Оливер написал его для своего курса по литературе всего за несколько недель до, и с тех пор стихотворение воспроизводили множество раз в местных газетах и памятных листовках. Один раз «Детей приграничья» напечатал даже журнал, продававшийся по всему Техасу. И хотя Оливер действительно на удивление ловко обращался со словами, Ева понимала, что популярностью это стихотворение обязано сентиментальной скорби жителей Блисса. Но, судя по всему, местечковая литературная слава, которую принесла Оливеру случившаяся с ним трагедия, вдохновила его младшего брата. И вот теперь, сидя в какой-то затрапезной нью-йоркской квартирке, Чарли следовал по стопам брата, тратя свою юность на книгу, в которой рассказывал о трагической судьбе своего брата, злосчастного барда из Блисса.
Все еще немного дрожа от притока адреналина, вызванного разговором с Роном Тауэрсом, Ева толкнула дверь в магазинчик при заправке. Увидев лицо кассирши, она почувствовала себя так, будто ее предали. Почему вселенная дожидалась именно этого дня, чтобы посадить Эбби Уолкотт за эту конторку? Правда, в любой другой день в такой час Ева уже находилась бы в приюте Крокетта. Давно ли Эбби, бывшая коллега мужа, учительница математики, работает в дневную смену в этом магазинчике? «Звезда пустыни» находилась в пятидесяти милях от того, что некогда было Блиссом, и чтобы сердце у нее не разрывалось на части – ровно так, как оно делало сейчас, – Ева изо всех сил старалась держаться подальше от любых мест, где могли оказаться старые блисские знакомые.
– Ева! Боже мой!
– Эбби! Ты теперь здесь работаешь?
Фигура Эбби, когда-то по-мальчишески красивая, расползлась до размеров футболиста. Под перьеобразными высветленными прядями ее лицо приобретало простодушную искренность болонки. На секунду Ева почти прониклась к ней жалостью, но зародившееся было сочувствие мгновенно разорвал на клочки взрыв бурной радости со стороны Эбби.
– Да! Работаю! Не бог весть что, конечно, но все лучше, чем дома сидеть.
– Здорово.
– Ну и всегда можно с кем-нибудь поболтать. Ты ведь знаешь, какая я разговорчивая!
– Значит, это для тебя идеальная работа.
Эбби преувеличенно, словно героиня мультика, пожала плечами.
– А ты-то как? – спросила она. – Целую вечность не виделись!
– Да, целую вечность.
И обе женщины замолчали, припоминая последнюю встречу, случившуюся много лет назад: тогда Ева не пустила Эбби в палату к Оливеру, отвергнув запеканку, которую та явно надеялась обменять на какую-нибудь новость о больном. Но Эбби была тогда лишь одной из множества посетителей, приходивших к пациенту на четвертой койке. В течение примерно года после в приемные часы без приглашения являлись одетые в черное одноклассники, учителя, родители погибших, ссутулившийся директор Дойл Диксон, иногда какой-нибудь религиозный деятель – чтобы прикоснуться к единственному мальчику, чья трагедия еще не завершилась.
– Как он? – наконец спросила Эбби.
Ева видела, какого труда ей стоило приглушить свою жизнерадостность, чтобы подстроиться под настроение собеседницы.
– Адвил. – Ева ткнула пальцем в ряды коробочек. – Он? Ты про Оливера? В порядке, Эбби. В порядке. Прости, я очень тороплюсь. Шесть долларов?
– Пять девяносто пять. – Голос Эбби Уолкотт звучал мрачно и сострадательно.
– Точно.
– Знаешь, – сказала Эбби, – я все еще поминаю Оливера всякий раз в вечерней молитве.
Нащупывая в сумке деньги, Ева сильно, до боли, сжала в пальцах монетку.
– Замечательно.
– И всех вас поминаю. Чарли, Джеда. Бедный Джед…
– Бедный Джед, – отозвалась Ева.
– Послушай, не хочешь купить такую штуку? Деньги пойдут на памятник к десятилетней годовщине.
И Эбби указала на картонную коробку, где под табличкой «$5» лежали наклейки на бампер. На каждой наклейке среди молитвенно сложенных рук, распятий и ангелов выделялся слоган, официальный предсмертный хрип Блисса: «ПОМНИМ ПЯТНАДЦАТОЕ НОЯБРЯ». Ева ненавидела эту фразу, ее трескучую, оруэлловскую интонацию. И придуманный оргкомитетом «Пятнадцатое ноября» памятник был просто отвратителен.
Мать одного из погибших прислала ей эскиз памятника: четыре железных креста, смутно напоминающие знаменитые перекрещенные балки, найденные после терактов во Всемирном торговом центре. Четыре креста, олицетворяющие четырех убитых. Ну а как быть с Евиным сыном? Может, удостоить его половины креста? Оставить только горизонтальную балку? Оливер ведь наполовину еврей.
– Годовщина, да? Есть повод отметить?
– Они делают хорошее дело. Сохраняют воспоминания.
– Вот честно, Эбби, весь город – это памятник. Зачем нам еще один?
На этот раз Эбби пожала плечами с некоторым трудом.
– Ева… – Эбби потерла мочку уха. – Ты не одна в своем горе.
Эбби произнесла это своим мягким, по-христиански утешительным голосом, но, разумеется, Ева понимала, что в ее словах кроется упрек. Эбби имела в виду небольшое войско из скорбящих родных, друзей, учителей и соучеников, официально называемое «Семьи Пятнадцатого ноября», которому и принадлежала идея грандиозного памятника. В основном группу составляли родители. Почти все младшее поколение исчезло из этих мест, надеясь (как полагала Ева, да и кто мог их в этом обвинить?) оказаться как можно дальше от той ночи – и географически, и психологически.
Вернувшись в машину, Ева полезла в коричневый бумажный пакет за таблетками и обнаружила, что Эбби Уолкотт подложила ей наклейку на бампер в подарок. ПОМНИМ ПЯТНАДЦАТОЕ НОЯБРЯ. Как будто хоть кто-нибудь здесь мог о нем забыть. Как будто они вдвоем с Оливером не были заперты внутри этой даты. Как будто все вопросы о той ночи, все, что Ева знала или так никогда и не узнала о произошедшем с ее сыном, могло когда-нибудь померкнуть, превратившись в прошлое. ПОМНИМ ПЯТНАДЦАТОЕ НОЯБРЯ. Ева так многое хотела бы не помнить. Вся ее прошлая жизнь валялась, разбитая и перепачканная, на полу в том школьном кабинете. Почему? Она так старалась не думать об этом, пыталась ограничить свои тревоги лишь пространством палаты, где находилась четвертая койка, но сейчас, почти десять лет спустя, этот вопрос был все еще с ней, в этой комнате, неотступно, каждый день.
Глава третья
Сколь-нибудь значимых ответов у Евы не было. Ей было известно ровно то же, что и всем остальным. Пятнадцатого ноября в 21:09, во время Осеннего бала в муниципальной школе Блисса, двадцатиоднолетний выпускник этой школы Эктор Эспина – младший, тощий, бритоголовый юноша, густо татуированный и с запавшими глазами, припарковал свой пикап у задних дверей школы и вошел в здание с боевой винтовкой типа AR-15, которую приобрел на выставке огнестрельного оружия в Мидленде. Он направился не в спортзал к танцующим, где мог бы устроить масштабную мясорубку, а в один из ближайших к задней двери кабинетов, где члены театрального кружка готовились выйти на сцену и исполнить свою традиционную подборку испаноязычных хитов. Выжившие ученики из того кабинета утверждали, что, прежде чем вскинуть винтовку, Эктор не произнес ни слова. Ужас усугубляла стремительность произошедшего: все длилось менее минуты. Спустя шестьдесят секунд троих ребят и Реджинальда Авалона не стало. Выйдя из кабинета, Эктор столкнулся с еще одним учеником – вдали от всех увеселительных мероприятий. Что делал там Оливер? Ева знала, что это бессмысленный вопрос, хотя неразумный вопрошатель в ее душе никогда не переставал его задавать. Ева пыталась принять случившееся как непреложный факт: Эктор увидел Оливера, прицелился и убил будущее ее семьи.
