– Слушаю!
– Джед? Вы ответили. Хорошо. Это Мануэль Пас.
В голосе полицейского Джед услышал странные интонации, иногда затмевающие его обычную старотехасскую церемонность. Неуверенное, едва слышное растягивание гласных. И зачем только Джед ответил? Уже много дней, с тех пор как доктор Рамбл рассказал о неудаче с Марго, Джед не появлялся на работе. И притворялся, что его нет, оба раза, когда машина Мануэля подъезжала к дому.
– Что? В чем теперь дело?
Джед был катастрофически трезв.
– Я собирался переговорить с вами лично, но в отеле вас не было, а на звонок в дверь никто не ответил.
– Звонок не работает.
– А.
Молчание. Джед – человек, проживший в молчании пятьдесят семь лет, – ощутил, что нынешнее молчание может заключать в себе, ощутил все, чего он по-прежнему не знал.
– Мануэль. Говорите, – сказал Джед.
Немного позже Джед гнал свой пикап от заката, на восток. Он не знал, куда едет, но потребность в движении оказалась первым, что он осознал в своей неустойчивой трезвости, после того как Мануэль рассказал слишком много: Ева ворует в магазинах, Марго снова работает с Оливером, вопросы и вопросы об Экторе, Ребекке, его сыне, тех неделях, том вечере. «Я понимаю, как много вам пришлось пережить, и я пытался уберечь вас от лишних страданий, но я просто не могу прекратить думать обо всем этом, мне нужно знать», – сказал Мануэль.
«Я не знаю», – ответил ему Джед несколько раз. Словно даже теперь он все еще пытался своим притворством остановить черное цунами. Делая вид, что по-прежнему не слышит бурлящий ледяной поток под каждым часом своей жизни, не замечает тот вечер, который так старался спрятать под ветхими покровами – бутылками «Джорджа Дикеля», пачками «Пэлл-Мэлла», белыми холстами, мусором. Это не помогало, разве что ненадолго. Где-то там Джед все еще был на несколько лет моложе. Он видел, но не говорил.
Глава двадцать седьмая
Ребекке было семнадцать, когда она стояла перед их семейным особняком одним августовским днем. Мистер Авалон, учитель сценического искусства, подвез ее до дома. Как странно: когда Ребекка вышла из машины, он последовал за ней, словно она пригласила его зайти. Вот так все и началось.
– Их часто не бывает, да? – спросил мистер Авалон. – Я несколько раз видел, как ты пешком идешь домой.
Ребекка пожала плечами. Она пыталась держаться уверенно, как в школе, делая вид, что ей все нипочем, но полпинты материнского джина, который она весь день потягивала из термоса, ударили ей в голову. Выпрямить спину оказалось невыносимо трудно; Ребекку огорчил звук ее собственных детских пофыркиваний.
– Бедняжка, – сказал мистер Авалон. Он приобнял ее за плечи, словно ровно так и должен себя вести учитель с ученицей. Но что могла знать Ребекка? Возможно, так учителя и поступают.
– Я знаю, каково это, мои родители были такие же. Но послушай, если тебе захочется с кем-нибудь поговорить… – сказал мистер Авалон, и Ребекка кивнула.
Невозможно отрицать: когда мистер Авалон был рядом, все как будто становилось эффектнее. Двадцать лет прошло с тех пор, как он приобрел и утратил некоторую популярность, исполняя латиноамериканские песни, но до сих пор этого худого, замкнутого, смуглого мужчину окружал некий ореол славы. «Он выглядит как рок-звезда, правда?» – спрашивали одноклассницы, и Ребекка не могла не согласиться. Мистеру Авалону было около пятидесяти, но в нем сохранялась какая-то подростковая беспечность – в его длинных блестящих волосах, в небрежно расстегнутом вороте рубашки, в мальчишеской манере, с какой он, откинувшись на стуле, скрещивал на столе ноги в кроссовках. А его театральный кружок обладал особенной репутацией. Ученики мечтали поучаствовать в его «Латиноамериканском концерте», словно это был бродвейский мюзикл.
Кружок давал только два представления в год – на Осеннем балу и на выпускном, – и прослушивания оборачивались настоящей трагедией. Даже такой новичок, как Ребекка, не мог не заметить глубокую враждебность, которая разделяла школу, похожие на бессмысленные, но испанские слова, которые задиристые белые мальчишки выкрикивали своим латиноамериканским одноклассникам, опасную веселость латиноамериканцев, которые тусовались возле ворот школы, периодические стычки в коридорах. Однако, судя по всему, и те и другие одинаково стремились получить обидный отказ от мистера Авалона. Ребекка не могла винить одноклассников за то, что они немного ее возненавидели. Она получила роль без прослушивания: просто спела на уроке арии из «Отверженных», и мистер Авалон сразу настоял, чтобы девушка выступила на концерте.
Возле двери ее дома мистер Авалон вручил Ребекке CD-диск.
– Послушай четвертую песню, «Historia de un amor». Для нее нужен большой диапазон, виртуозное исполнение. Я никогда не мог найти певицу, достойную исполнить эту песню на концерте. Но, кажется, теперь нашел. – И мистер Авалон подмигнул ей.
В тот вечер Ребекка много раз прослушала песню, а на следующий день на репетиции спела ее а капелла. Даже когда она прикрывала глаза, чтобы выдать высокие ноты, она видела, что все слушатели сидят с раскрытыми ртами. А еще она видела, с какой радостью, чуть подавшись вперед, наблюдает за ней мистер Авалон. Могло ли что-то в мире принести больше счастья, чем одобрительное внимание мистера Авалона? Он тянулся к ее голосу, как домашнее растение к окну, словно легкие Ребекки источали некую животворящую субстанцию. По окончании репетиции мистер Авалон ухватил ее за блузку.
– Это было восхитительно, – сказал он. – Ты необыкновенное создание.
– Спасибо, – сказала Ребекка.
– Но, знаешь, вчера я беспокоился о тебе. У меня для тебя кое-что есть, но передать это здесь я не могу.
Ребекка склонила голову набок. Слова, которые затем произнес мистер Авалон, ударили ей в кровоток, расползаясь по ней восторгом, словно болезнь, словно инфекция.
– Не хочу, чтобы другие ребята завидовали. Сейчас мне надо заполнить кое-какие бумажки. Встретимся у школы минут через пятнадцать?
Более трезвая, чем накануне, Ребекка поджидала мистера Авалона на школьной парковке. И именно тогда, сидя на раскаленном гриле скамейки и пытаясь принять позу искушенной жизнью женщины, Ребекка увидела его в первый раз – молодого человека, подошедшего к мистеру Авалону, который как раз вышел из школы с портфелем наперевес.
Этот парень приблизился к учителю так, словно они должны обняться или, по меньшей мере, пожать друг другу руки, но ни того ни другого не произошло. Между Ребеккой и беседующими мужчинами лежал бурый клочок двора, и ей трудно было что-то понять про этого незнакомого человека. Он держался по-юношески нахально, но мальчишеское лицо под бритым черепом не вязалось с его манерами. Ребекка не смогла расслышать ни слова, но по тому, как были напряжены их плечи, как подергивался мистер Авалон, словно порываясь уйти, можно было догадаться, что беседа не из приятных.
