– Как я и говорила, – объявила наблюдателям Марго. – Только помехи. В данный момент.
В эту секунду, когда Оливер вторично утратил свой голос, Мануэль смог вымолвить только протяжно-техасское «О боже».
– Вы этого хотели? – бросила ему Ева. – Рады теперь?
– Нет, Ева. Не рад. Конечно же нет. Нет.
Последовало мгновение тишины, коллективная афазия.
Хрипло урчал кондиционер, тикали часы. Но лицо Марго было гневным, уверенным, твердым, словно единственной выявленной неудачей оказалось возмутительное безверие аудитории. Тишину нарушил официальный голос доктора Рамбла: из его глотки с низким кряхтением раздался звук имени.
– Миссис Страут, – сказал он. – Слышали ли вы о так называемом идеомоторном эффекте? Я как раз сейчас читаю об этом явлении.
Марго картинно закатила глаза под паучьими лапками наклеенных ресниц. Но Ева тоже читала об идеомоторном эффекте. За время своих исследований Ева давно научилась игнорировать некоторые факты – например, что шансы Оливера на восстановление когнитивных функций становятся все меньше. Так же она изгнала из своего сознания и результаты нескольких научных статей: логопедическое лечение, именуемое облегченной коммуникацией, вызывает некоторые сомнения; иногда им злоупотребляют при работе с вегетативными пациентами. По мнению скептически настроенных исследователей, такое лечение подвержено идеомоторному эффекту, или эффекту спиритической доски. Например, известно, что иногда логопеды приписывают собственные подсознательные импульсы пациентам, которых они пальпируют в поисках ответа. И не то чтобы эти несчастные логопеды лгали, но они, возможно, поступали даже хуже – отчаянно желая поверить, они убеждали себя в своих собственных иллюзиях. Как писатели, они говорили голосами персонажей, которых считали подлинными. Мысль, которой место в далекой Сибири Евиного сознания: как и она сама, несмотря на все свидетельства, эти специалисты в своих иллюзиях слышали исчезнувший голос. Глядя на все эти хитроумные аппараты – мониторы нейронной обратной связи, сложные программы обработки речи и ЭЭГ, – Ева не могла представить себе, что работа Марго возле четвертой койки чем-то похожа на спиритический сеанс. Но сейчас, когда надменное возмущение Марго ярко горело на ее раскрашенных пухлых щеках, Еву посетила безобразно очевидная мысль, которая иногда касалась ее затылка, но которую она никогда не хотела принять. Кто, как не еще одна скорбящая мать, захочет использовать руку Евиного сына, чтобы написать свою собственную маленькую выдумку?
– Идеомоторный эффект. Да вы шутите. Пощупайте сами его руку, если мне не верите. Пощупайте! – Марго почти кричала: – Это он!
– Хорошо, хорошо, – сказал доктор Рамбл твердым властным голосом. – Думаю, что теперь нам стоит просто подождать. Ведь пока мы так и не знаем, в какой степени сохранно сознание бедняги Оливера. Исследование в Эль-Пасо не за горами, так что подождем и посмотрим, что будет.
Мануэль Пас издал шумный вздох – порыв ветра над мертвой травой пустыни.
– Ева, – сказал он, – надо признать, что все мы слишком уж многого захотели. Это нас всех касается. Мы подумали, что наконец что-то изменится. Что мы найдем ответ. Найдем что-то. Приняли желаемое за действительное. Я тоже в этом повинен.
Одиннадцать пятнадцать, двенадцать пятнадцать, двенадцать тридцать. Время стало беспокойным, напористым – пропадали целые минуты; ее мысли метались, как воробьи, резко взмывая в небо сразу после приземления. Ева огляделась в грязноватом свете своей гостиной. Жуткие черные трещины рассекали потолок, словно окаменевшие молнии. На оконных рамах уже снова наросли бурые подушки пыли. Ева не видела Чарли после того разговора на парковке, и он не приходил домой прошлым вечером. Он что, спал в этом своем подвале?
А затем – мысль, обрушившийся сверху взрыв, который рывком вернул ее в действительность. В своем расстройстве она не поняла того, что давно надо было понять, и теперь эта мысль прокрутила время назад, вернула Еву к вопросу, который она должна была задать накануне утром в присутствии Мануэля и доктора Рамбла. Ева последовала за направлением этой мысли, назад в раскаленную духоту Голиафа, потом сорок миль по асфальту, через поля с брошенными буровыми вышками, чьи стальные головы склонялись в застывшей молитве.
Ева не знала адреса Марго Страут, но знала, что та живет в комплексе «Горизонты Чиуауа» – скоплении из восьмидесяти совершенно одинаковых корпусов, возведенных несколько лет назад возле Студи-Бьютт. Дома в «Горизонтах Чиуауа» очень походили на безликие сооружения, в которых Еву когда-то в детстве держал отец. Нагромождения кубиков-квартир, покрытые штукатуркой цвета пустыни. В середине буднего дня на безупречных тротуарах и в лазурно-голубом бассейне никого не было. Ева никогда ничего не пыталась узнать о Марго Страут, но хорошо знала ее машину. И обнаружив на одной из одинаковых улиц знакомую белую «короллу», Ева припарковалась и поднялась по металлическим ступеням к ближайшей двери. На жестяном почтовом ящике, врезанном в штукатурку, значилась фамилия Страут. Сделав глубокий вдох, Ева постучала дверным молотком из искусственной меди.
– О, Ева.
Как ни странно, Марго как будто не удивилась, увидев Еву на своем пороге. Из сумрака пятнадцатой квартиры она высунула свою голову-пельмень в яркий свет дня. Курчавые шторы ее непричесанных волос под солнечными лучами загорелись, словно блондинистый пожар. По всей видимости довольная, что Ева приехала одна, Марго взмахом руки пригласила ее войти.
Ступив в гостиную, Ева огляделась в поисках какой-нибудь детали, способной что-нибудь рассказать о Марго. Но квартира номер пятнадцать, как и весь комплекс «Горизонты Чиуауа», отличалась безликой лаконичностью. Квадратная дешевая мебель, словно разом заказанная по каталогу. Пустой столик перед диваном, без журналов или книг, способных дать намек. Картины на стенах, типичные для отелей: горные цепи и каньоны, залитые медовой охрой сентиментальных закатов. Вид на пустыню за окном был заблокирован еще одним точно таким же зданием. Страшно представить одинокую жизнь Марго в этой бесцветной коробке. Чем она вообще тут занимается? С другой стороны, а чем занимается Ева, когда оказывается дома? Ева схватила ртом воздух и задала вопрос, который должна была задать уже давно. Она обратилась к задернутым шторам соседнего дома:
– Откуда вы могли все это узнать? Про Оливера. Откуда вы узнали про Ребекку? Или даже, не знаю, что он любил Толкина? Или Боба Дилана? Как так вышло? Вам рассказали окружающие?
– Не знаю, что вам ответить, – сказала Марго. – Конечно, кое-что мне рассказали. Но вы правы. Всего знать я не могла. И не знала.
– Тогда это невозможно.
– Да. Это было бы невозможно. Тут вы правы.
Ева обернулась, и увидела, что Марго кивает ей, – как сама Ева кивала своим мальчикам, бившимся над математической задачкой. «Осталось чуть-чуть».
– Ева, – сказала Марго, – когда я училась на курсах в Остине, преподаватели говорили нам, что логопед-дефектолог должен не только помогать людям заговорить. Он должен открывать сознание миру. Но это несовершенное искусство. Я всегда это говорила. Я никогда не утверждала, что у меня получается каждый раз. Не знаю, почему доктор Рамбл не может этого понять.
