– Просто я одну вещь заметил, большой такой синяк у тебя на ноге, и, наверное, ну, наверное, я просто всякого навыдумывал, что, может, тебя кто-то ударил. Типа того.
Однако же Ребекка не ответила. Слово «ударил» словно бы ударило ее саму. Глаза Ребекки наполнились слезами, будто ей дали пощечину.
– Извини, – неизвестно почему повторил ты.
Ребекка закусила губу, посмотрела на свои ладони, кивнула.
– Строго говоря, – сказала она, – ну, в смысле с юридической точки зрения он ничего плохого не сделал. Поверь, я смотрела в интернете. Судя по всему, телесные наказания – одна из славных традиций вашего штата. Полностью законны по отношению к собственным детям.
– Твой отец?
Ребекка дотронулась до своих волос.
– И все не так уж страшно, – сказала она. – Не как раньше.
– Но ты не ребенок, и он тебя не просто шлепнул. Господи, Ребекка.
Ребекка пожала плечами. От вида худеньких плеч, прижатых к шее, у тебя слегка перехватило дыхание.
– Я вот что знаю точно, – проговорила она. – Если я что-нибудь скажу, будет только хуже. Или ты скажешь. Обещай, что не будешь этого делать.
– Тебе надо с кем-нибудь поговорить.
– Не могу, говорю же. Но ты не волнуйся. Все правда стало получше. Я думаю, мы движемся в верном направлении. Честно.
Ты кивнул и выпятил грудь, чувствуя в этой роли извращенную радость.
– Если такое повторится, мне придется что-нибудь сказать.
– Что ж, – ответила она, – верю.
На секунду ты ощутил, как милое сияние ваших утренних бесед разгорается снова, все такое же яркое и жаркое под слоем пепла.
– У меня все наперекосяк, Оливер, – сказала Ребекка. – Я все время поступаю неправильно. Прости, если ввела тебя в заблуждение, я знаю, что часто так делаю. Но тебе ведь и не нужна такая злая девочка, правда?
– Не надо мне говорить, что мне нужно. – И к вашему обоюдному удивлению, ты оставил Ребекку и потопал к школе, чтобы в очередной раз провести семь часов в молчании.
Минутой позже, всего в нескольких шагах от здания школы, ты наткнулся на компанию, которая, как обычно, собралась у ворот: Давид Гарса, десяток незнакомых тебе ребят и Карлос «Амарииика» Рамирес. Их насмешливые ухмылки показали то, чего ты сам не замечал: что твое лицо покрывала пелена слез, что ты бил себя кулаком в открытую ладонь.
– Смотрите-ка, наш Вилли Шекспир идет, – сказал Карлос, совсем не похожий на того неловкого, тяжело вздыхавшего мальчика, каким он бывал на уроках. – Что с тобой случилось на этот раз?
Что случилось? Даже ты сам не смог бы объяснить. Даже ты не мог знать, что значил тот разговор с Ребеккой; к несложенному пазлу того дня у тебя был только свой, никуда не подходящий кусочек. Но наконец, годы спустя, частицы из двух далеких вселенных снова начали сближаться. После очень долгого отсутствия твой отец стал навещать тебя на четвертой койке.
Случалось это не часто, и когда он приходил, его кожа источала запах тяжелой жизни: вонь подмышек и никотина, сладковатый жар виски из вздыхающих ноздрей. Посещения отца очень отличались от всех прочих. Никаких рассказов о событиях дня, никаких новостей, никаких разговоров в роли обоих собеседников. Твой Па смотрел на тебя так, как смотрел иногда, сидя за мольбертом: щурясь в пустынную долину, в то время как его затуманенные глаза ожидали открыть в пейзаже что-то новое. Когда же он начинал говорить, то говорил, как сдержанные мужчины, без любезностей и светской болтовни, призванных смягчить решительный момент. «Как я мог это допустить? – спрашивал он в тишине, которая была твоим единственным ответом. – Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? Пожалуйста, Оливер…»
Но потом твой отец отходил от твоей постели. Он уходил. Оставлял тебя еще на одну ночь на четвертой койке – нет, оставлял лишь твое тело. А ты сам? Ты по-прежнему был неизмеримо далеко, по-прежнему просто мальчик в тисках давней истории.
Чарли
Глава четырнадцатая
Как-то утром в четверг, спустя несколько недель после возвращения в Техас, Чарли носился по равнинам. Он катил по асфальту на своем старом ядовито-розовом мотоцикле «сузуки».
Несмотря на огромные надежды его матери и жителей этого гиблого городка, воскрешение мотоцикла стало единственным настоящим чудом, которое Чарли довелось увидеть по прибытии. Не прошло и двух суток после возвращения в Биг-Бенд, как Чарли ощутил, что быстро погружается во взрослую версию своего домашнего обучения: читает романы и журналы в своей комнате; записывает свои меланхоличные размышления, которые не покажет никому; в молчании покидает любое помещение, где мать пытается побыть с ним вместе; мрачно смотрит в окно машины, направляясь в приют Крокетта, чтобы навестить изувеченное тело своего брата. Поскольку он не взял с собой никакой одежды, теперь Чарли даже носил свои старые подростковые шмотки: стыдные шорты-карго и ироничные пестрые рубашки с короткими рукавами – вещи, которые мать почему-то решила сохранить. Поэтому Чарли испытал огромное облегчение, когда немного масла и свежий бензин возродили мотоцикл к неторопливой жизни. И теперь его дрожь приятно резонировала у Чарли в паху, в то время как сильный горячий ветер гнал одинокое облачко над захудалым, пропахшим бензином туристическим городком Студи-Бьютт. Чарли поддал газу.
В то утро он рано приехал в бежевое чудовище приюта Крокетта. Стоя перед журналами, которые только что разложила на столике, рецепционистка Пегги восторженно потрясла ладонью. Когда-то давно она работала в «Пирогах Блисса», и, хотя они с Чарли никогда не разговаривали во времена до, Пегги, казалось, имела такие же жизнерадостные виды на Чарли, как и все остальные жители его города, вечно сверкая своими брекетами, когда тот проходил мимо. Чарли кивнул Пегги и пошел по знакомым коридорам, сгибая и разгибая мизинец левой руки, все еще тревожно чувствительный (несколько дней назад Чарли распилил гипс ножом для мяса). Войдя в палату, Чарли обнаружил объемную персиковую фигуру Марго Страут, нависшую над четвертой койкой. Аппараты продолжали безостановочно гудеть и пищать. Марго что-то тихонько шептала пациенту на ухо.
– Миссис Страут, – окликнул ее Чарли, и женщина нехотя повернулась.
– Марго, – сказала она. – Я же сказала называть меня Марго. Я уже почти пятнадцать лет не миссис.
– Привет, Марго.
– Немножко рано для посещения, а?
– Простите.
Она была так раздражена, что пульс Чарли слегка участился.
– Я направлялся на завтрак с друзьями, проезжал мимо. Показалось, что неправильно будет не заскочить, не узнать, как дела.
Марго удрученно пожала плечами:
– Да все то же самое.
В последние недели Чарли наблюдал, как терпение Марго улетучивалось с почти осязаемой очевидностью, словно ртуть в термометре. Однако во время их первого разговора – после той неприятной сцены, когда Чарли продемонстрировал готовность высказать матери то, что другие сказать не решаются, – Марго показала себя совершенно другим человеком: любезной, предупредительной дамой, такой участливой, что заставляла Чарли краснеть.
