«Все девушки, с которыми я старался построить отношения, – они все как будто меня не видели по-настоящему», – говорил Джед. «О, я вижу тебя», – отвечала Ева, запуская язык ему в рот. Значит, ей все-таки не придется бродить по миру в одиночестве.
Еве не приходило в голову, – по крайней мере, довольно долго не приходило, – что печаль Джеда могла оказаться не тем сортом печали, который ей был знаком. Она была достаточно молода и благодарна судьбе, чтобы не задумываться о том, что его отношения с властной матерью, облаченной в тюль дамой, называвшей себя Нуну, могли быть частью проблемы. Ведь Еве было всего двадцать.
Но после трех лет в американской глубинке Ева начала пускать корни в жесткую почву. Она забеременела, и хотя ее беспокоило, что с появлением ребенка назойливая опека свекрови станет вдвое сильнее (например, Ева уже согласилась, что, если родится мальчик, его назовут в честь знаменитого скотовода Оливера Лавинга, который, по уверениям Нуну, приходился Евиному мужу какой-то дальней родней), когда Нуну в первый раз взглянула на своего внука, Ева поняла, что центр власти сместился, – корона перешла к ней.
– Познакомьтесь с Оливером Лавингом. – Ева приподняла младенца, которого держала у груди.
– Слава Господу, – сказала Нуну. – Король родился!
Когда на свет появился Чарльз Гуднайт Лавинг (да, еще одна уступка Нуну, но, в конце концов, в том, чтобы называть мальчиков именами легендарных друзей-ковбоев, было определенное простонародное очарование), Нуну внезапно загрустила, стала часто уезжать «отдохнуть сама с собой» в отель «Тандерберд» в Альпине, который в последние годы перед смертью стал для нее постоянным жилищем. Оставшиеся в Зайенс-Пасчерз Ева с Джедом, наконец-то получив прекрасный предмет для обсуждения, стали чаще разговаривать друг с другом.
«Боже мой, – сказал однажды Джед, придя в себя после того, как сын опрокинул ему на рубашку большую банку яблочного пюре, – говорят, когда у тебя рождаются дети, ты превращаешься в своего отца; но, оказывается, иметь детей – значит все время пытаться не походить на своего отца. Что чертовски трудно».
Что бы там Джеду ни приходилось заталкивать в мусоропровод своей биографии, он скрывал это так надежно, что Ева, со своими собственными грустными историями, не могла этим не восхищаться.
Но где-то впереди поднимался на своих зловонных лапах речной монстр; То-что-приходит вернулось за Джедом. Творческие путешествия в мастерскую все чаще оборачивались недельными запоями. Иногда Ева жалела мужа, иногда отчитывала, и всегда он только кивал. К тому времени когда Чарли пошел в детский сад, Ева воспитывала сыновей практически в одиночку.
И все же даже тогда Ева еще отчасти сохраняла запал первооткрывателей, полагая, что, если только Джед согласится попробовать, вместе они придумают, как одолеть монстра. Однажды она привезла от доктора Платца, их заботливого семейного доктора, брошюрку под названием «Победить депрессию» и сказала Джеду: «Думаю, тебе следует ее прочитать и поразмыслить».
Чистое безумие! Словно она не знала, как Джед поступит с этой брошюрой, – ровно так же, как со всеми Евиными распоряжениями. Мельком взглянув на брошюру, он кивнул.
– Я не могу все делать одна, – сказала Ева. – Я не могу одна растить двух сыновей.
– Ты права, – сказал Джед. – Это подло с моей стороны. Я ничтожество. Твоя взяла.
– Моя взяла? Я не хочу ничего брать. Мы не на соревновании. Я даже ссориться не хочу. Я только хочу, чтобы ты рассказал мне. Почему ты никогда мне не рассказываешь? Что тебя гложет? Помоги мне понять.
И снова, в который раз, она увидела это выражение на его лице: почти высказанная исповедь темной пеленой застилала Джеду глаза.
– Пожалуйста, – сказала Ева.
Разумеется, Джед снова закивал, словно признавая ее потребность в ответе. Но какой же ответ он дал в действительности? «Я и сам не могу понять».
Шли годы. Тополь перед домом раскидывал свои руки, опунция выбрасывала красные цветки, агава выпускала свое стреловидное соцветие. Природа вытягивала и Евиных сыновей: удлиняла им ноги, ломала голоса, затемняла волосы, румянила щеки. Бороздки вокруг Евиных глаз становились глубже, из головы тянулись серебряные нити. «Не может понять» – чего? Она продолжала спорить с Джедом, но только мысленно.
Но все равно даже тогда ей не хватало его силуэта, если он не материализовывался в кровати рядом с ней. Как получалось, что из-за его отстраненности она только нуждалась в нем больше? Не была ли она жалкой – женщина под сорок, которая вела себя словно нервный подросток, расценивая исчезновения Джеда как отказы и отчаянно желая доказать, что достойна его общества? Как Ева ненавидела это в себе, эту истосковавшуюся по вниманию девочку, для которой никакая близость не могла отменить тех уроков нелюбви, которые так настойчиво преподавал ей отец.
В течение многих лет ее сыновья – их стычки, их домашние задания, их страдания от неподвластных Еве сил – полностью поглощали ее внимание. Кивки Джеда, его исчезновения она никогда не прощала, но накопительный эффект времени и повседневных забот отчасти походил на прощение. Евины мальчики составляли сущность ее дней, и за каждым часом таилась невозможная мольба о том, чтобы сыновья никогда ее не покинули.
И вот, словно некий демонический дух, желавший что-то доказать, ночью пятнадцатого ноября судьба исполнила Евино желание самым чудовищным способом. Обеими руками Ева ухватилась за четвертую койку, но Джед? Его трясущиеся пропитые кулаки не могли бороться с монстром. То-что-приходит утащило его в трясину. Джед больше не пытался выкарабкаться и вернуться домой. Его мастерскую заполнили пустые бутылки.
– Ты права, – сказал он однажды ночью. – Мне нужно уйти. Я уеду. Во всяком случае, на какое-то время.
И даже в тот момент ей хотелось закричать ему: «Уехать? Почему ты не хочешь бороться? Бороться за себя? Бороться за то, чтобы остаться со мной?»
Но, прожив полжизни, проведя 19 лет в браке, она хорошо знала мужа и совсем его не понимала. На этот раз кивнула Ева.
Она не могла вспомнить точно, где теперь Джед живет. В первые годы после она несколько раз подвозила Чарли до убогого жилища отца, и в памяти у нее осталась картина растоптанного одноэтажного дома, чьи пластиковые панели оплетал змеиный клубок виноградных ветвей, – все это где-то в западной части города. Ева раз пять прокатила Голиаф по одним и тем же улицам, прежде чем поняла, что снова и снова проезжает мимо этого дома. Его легко было пропустить за густой умирающей листвой. Виноград обвил все, что мог, а потом погиб – словно он придушил дом, высосал из него все соки, а потом скончался сам. Этот дом был из тех, в какие звонят на спор соседские мальчишки.
Но когда кнопку звонка, десять раз подряд, нажала Ева, изнутри никто не отозвался. На стук ответа тоже не последовало. Она почти слышала, как звук отскакивает от потрепанной мебели, стопок нечитаных журналов, пустых бутылок из-под алкоголя, которые, как ей представлялось, находились в доме. В голубом небе над головой что-то сверкнуло. Разведывательный дрон летел на юг, в пустыню. Ева уже направилась было обратно к машине, когда из сарайчика, стоящего за домом посреди бурой травы, раздался громкий механический рев.
