Тем вечером, пока его однокурсники вглядывались в свое туманное будущее, Чарли думал о том эссе, которое написал несколько лет назад и которое позволило ему поступить в колледж. Он думал об утерянных стихах пропавшего мальчика, которому нет места в грядущей жизни Чарли. Истинная цель полученного образования предстала перед Чарли, словно некое озарение свыше, ровно так, как он всегда представлял себе творческое вдохновение: прежде чем заняться собственной жизнью, он обязан записать историю своего брата. Именно тогда Чарли задумал книгу, в которой стихи Оливера предстанут иллюстрациями: к истории загубленной жизни юноши; к жизни и смерти Блисса; к смутным воспоминаниям о пятнадцатом ноября, хранившимся в неустойчивой памяти этой необузданной, кровожадной страны; к великой и трагической истории любви Оливера Лавинга и Ребекки Стерлинг. Написать книгу! В воображении Чарли эта идея все росла и ширилась.
Он будет писать, но где? Ответ на этот вопрос, как верилось Чарли, также скрывался в тетради, ставшей истоком книги. С Ребеккой Стерлинг Чарли не говорил с тех пор, как она подарила ему мопса, но часто гуглил ее имя. Поэтому он знал, что девушке удалось переехать в Нью-Йорк и что она пела в ночных клубах. Чарли гордился ею. Нью-Йорк! Как той ночью в семейном пикапе, Нью-Йорк казался ему самим воплощением свободы, которую уже обрела Ребекка и которая ожидала Чарли. Он представлял, как они подружатся. Он подружится с девушкой, которой добивался его брат, – с единственным человеком, который мог рассказать Чарли о самом важном: о последних месяцах до. Он представлял долгие беседы с Ребеккой на верандах городских кафе: Эдвина пыхтит возле их ног, над чашками капучино поднимается пар, в тумане проступает фигура Оливера. Ничего, что Ребекка пока не ответила ни на одно письмо. Чарли сумеет ее убедить.
У Чарли была приличная сумма на счете, так что он взял Эдвину и захватил квартирку-студию в Бруклине, выселив оттуда некоего Джареда – парня, окончившего колледж годом раньше. И хотя так странно было оказаться в месте, столь отличном от родных краев; хотя таким одиноким он чувствовал себя, бродя в многомиллионной толпе; хотя испытывал бесконечный ужас, глядя, как тают деньги на его счете, – все это Чарли твердо решил побороть своим трудом. «Жил как-то мальчик, – писал он снова и снова, – который провалился в трещину во времени».
Жил как-то мальчик, который провалился в трещину во времени, – а что дальше? У Чарли не было еще ни одной нечерновой страницы, но это не помешало ему назначить встречу с человеком по имени Лукас Леви, редактором маленького издательства «Икарус», чьи контактные данные Чарли нашел на сайте выпускников колледжа Торо.
Лукас понравился ему с первого взгляда. Компактный и элегантный, словно европейский спортивный автомобиль, к тому же явно гей: во время разговора он часто игриво касался руки Чарли. Хотя Лукасу было около тридцати, у него была седина, хрипловатый голос и пресыщенный жизнью вид; мальчику, лишившемуся старшего брата, именно этого и не хватало. За распитием модных коктейлей Чарли почти не пришлось ничего рассказывать. Лукас уже успел все прочитать в интернете и теперь несколько раз упомянул о трагической гибели своего дяди (несчастный случай в стрелковом клубе), как будто это как-то роднило его с Чарли. Следует отметить, что беседа продолжилась в еще одном, а потом и в третьем коктейльном баре, где автор и редактор, выйдя во внутренний дворик, оставили догорать свои сигареты, в то время как сами терпеливо, со странной робостью целовались, словно их трепещущим языкам требовалось еще одно, отдельное собеседование.
Спустя три недели Чарли отправил Лукасу энергичный и немного бессвязный текст. Его сорок страниц включали: несколько выдержек из тетради Оливера, вступительную главу, где объяснялось, как Чарли нашел стихи брата, и семнадцатистраничный, наспех написанный «план проекта»: множество вычурных, дилетантских наукообразных рассуждений о «нарративных формах и целительной силе поэзии». Чарли две недели страдал из-за недостатков своего текста, но потом Лукас Леви наконец позвонил. Редактор сообщил, что, хотя большой аванс он предложить не может, книга об Оливере станет его любимым детищем.
– Стихи, конечно, не идеальные. Но, в конце концов, чего еще ожидать от ребенка? К тому же в обрамлении этой трагической истории они могут стать прекрасными. Твой рассказ о том, что случилось с твоим братом, со всеми вами, – он просто поразил меня в самое сердце. Текст сыроват, но в нем чувствуется большой талант. А ведь затем мы и становимся редакторами – чтобы находить и, хм, пестовать таланты?
Последовала пауза, словно Лукас и правда ждал ответа на свой вопрос.
– Конечно, – сказал Чарли.
– Вдобавок, – добавил Лукас, – эти вспышки насилия – позор для нашей страны, для всего мира. С ними надо что-то делать, правда ведь?
На следующее утро Чарли показалось, что за ночь он отрастил пару новых позвонков: он действительно как будто стал выше ростом. Говоря Лукасу Леви: «Я тебя не разочарую, обещаю, я выложусь на все сто», – Чарли не кривил душой. Он даже отклонил приглашение в бар, желая сохранять профессиональный настрой. Чарли прошел бы пешком триста миль через пургу, чтобы испытать это чувство, которое Лукас Леви подарил ему своим коротким «да», – роскошь быть избранным.
Па. Думал ли Чарли об отце в этот блистательный момент? В последующие месяцы младший Лавинг обнаружит, что в его захламленной каморке, где он стискивал в руке свою неподатливую ручку, рядом с ним будет роиться не одно привидение. Одна мысль помогала ему поддерживать огонь даже в самые темные ночи: он сумеет отомстить, если преуспеет там, где Па потерпел поражение. Чарли годами наблюдал, как рушатся иллюзии отца, – и теперь он покажет Па, как выглядит настоящий творческий триумф и каких жертв он требует. Зависть отца: тот склонит свои редеющие волосы над украшенной хвалебными отзывами книгой сына в своих руках. Чаще всего Чарли представлял себе, как когда-нибудь в далеком будущем они снова будут сидеть рядом, и отец поднимет затуманенный взгляд от последней страницы. «У тебя получилось», – скажет Па.
Часто, не сумев ничего написать, Чарли отправлялся с Эдвиной на долгие бесцельные блуждания по Бруклину. Натолкнувшись на какую-нибудь отягощенную метафорой деталь – собрание голубей на мусульманской скотобойне на Гамильтон-авеню; бригаду сварщиков на смертоубийственной высоте Бруклинского моста; яркие колонны света в память о рухнувших башнях-близнецах; восход поезда, прорезающего мрак подземной станции курсивом своих огней, – Чарли принимался думать о брате, который когда-то мечтал увидеть все это своими глазами, и бежал обратно в свою тесную квартирку на четвертом этаже уродливого здания, надеясь, что найденный им особенно мощный символ станет тем самым щелчком, ударом мячика, который приведет в движение хитроумную машину его книги. Но когда он перечитывал написанное, то обнаруживал лишь жалкие попытки претворить в жизнь свои желания: недописанные сцены их с братом совместных прогулок по Бруклину.
– А что там с этой Ребеккой? – спросил его Лукас по телефону одним мартовским утром. Чарли обещал прислать первые страницы к декабрю, но только что признался, что еще месяц-другой у него не будет готового материала. – Ты уверен, что она согласится во всем этом участвовать? Не хочу показаться мнительным, но мы ведь по сути имеем дело с любовной историей, и я беспокоюсь, что без точки зрения Ребекки, без рассказа о том, что они с Оливером той ночью потеряли, – что тогда вообще останется от книги?
