Это было девятого сентября, всего лишь чуть больше двух месяцев до. Твои глаза блестели, отражая потоки света. Тысячи огней высоко над стадионом Блисса освещали первый футбольный матч «Блисских ягуаров» в том сезоне, который, как выяснится потом, станет для команды последним. Но тогда, разумеется, никто не мог знать об этом. «Ягуары» в тот вечер выиграют. И не было никаких причин подозревать, что хорошие времена не будут длиться вечно.
Более трех недель прошло с того вечера, когда Ребекка побывала на вашем семейном ранчо. И вот – девятое сентября, искусственный вечерний свет и ты – нескладный старшеклассник, бегающий вверх-вниз по бетонным ступенькам, на твоей голове бумажная шапочка-конверт, на ремне – поднос с арахисом и стаканчиками с надписью «Coca-Cola». По-настоящему мучительная работа для такого мальчика, как ты, который всегда хотел оставаться в тени. Но члены каждого школьного кружка по очереди торговали на матчах закусками и напитками, чтобы подзаработать немного на свои нужды, и в этот раз эта задача выпала тебе – добросовестному президенту клуба юных астрономов.
Согласно статье из старого номера «Сайентифик америкэн», которую Па вырезал и прикнопил на стенд в своем кабинете рисования, – в этом же кабинете два раза в месяц проходили собрания клуба, – лучшие в Америке условия для наблюдения за звездами предлагала ваша гористая местность, не испорченная светом цивилизации. («Не очень понятно, что это – хвала или хула», – прокомментировала Ма.) Старая техасская песня говорила правду, «огромные ночные звезды» действительно «сияли ярко нам с небес». Но огни пятничного вечера, все эти мегаватты, освещавшие матчи «ягуаров» с «Мидлендскими мустангами», «Эль-Пасскими тиграми», «Альпинскими оленями», сияли куда ярче.
– Эй ты, прыщавый! У тебя там арахер? Ха-ха-ха! На хера мне твой арахер, прыщавый? Не верти тут своим арахером!
– Ара-хис! – наивно поправил ты Скотти Колтрейна, но твой голос потонул во внезапно хлынувшей волне криков. «Ягуары» начали в этот момент свою победную третью атаку. – Ара-хис!
Продолжая безнадежно слоняться со своим лотком, ты в очередной раз задумался, что надо бы выйти из клуба астрономов. Однако ты прекрасно сознавал: в клубе только два постоянных члена, включая тебя, так что, если ты уйдешь, он прекратит свое существование; а на долю Па выпало так много горьких разочарований, обманутых надежд и скверных картин, что твой уход он просто не переживет. Твое президентство в клубе, как и давнюю покупку картины на ярмарке, ты считал самым несомненным проявлением родственной любви: требуется прилагать усилия, чтобы не лишать близкого человека так необходимой ему иллюзии. И все же сейчас среди галдящих истерических фанатов тебе было особенно скверно. Столкнувшись с братом на верхней площадке прямо под крышей, ты скорчил унылую гримасу:
– Это просто ужасно. И я заработал где-то шесть долларов. Вычитаем стоимость товара – и я в минусе на тридцать два доллара.
– Да ты что! Это же весело! Надо просто немножко постараться.
Чарли вильнул бедрами, взбил воображаемую прическу. Ты с грустью отметил, что лоток брата почти пуст – вот она, разница между вами, измеренная в единицах арахиса! Как получалось, что в консервативном Западном Техасе твой младший брат со своими гейскими замашками так всем нравился?
До недавнего времени ты выполнял обязанность старшего брата: защищал его от мрачной реальности вашей семьи. Работы, которые Па писал алкогольными вечерами в своей мастерской, ты называл «потенциальными шедеврами»; назойливую и беспокойную опеку Ма – «обычным маминым поведением»; тот факт, что она явно предпочитала тебя брату, ты много раз пытался списать на «специальную уловку, чтобы заставить тебя учиться получше». Ты выполнял многие родительские обязанности: возил Чарли в кино, ходил с ним в походы по окрестностям. Было время, и не так давно, когда вы с Чарли казались чем-то вроде маленькой, более благополучной семьи, угнездившейся внутри другой семьи побольше. Но в последние месяцы, наоборот, Чарли старался поднять тебе настроение: предлагал устроить спонтанную танцевальную вечеринку или спеть какую-нибудь песню из фильма, мельтешил перед твоим угрюмым лицом, пока ты не начинал ухмыляться или хотя бы не отгонял брата шутливо прочь. Но вы общались все меньше и меньше. Ты продолжал проводить время в Зайенс-Пасчерз, читая у ручья или меланхолически бродя среди кактусов, а Чарли всегда убегал с другом, или с другим другом, или с еще одним.
– Так, давай сюда свой арахис.
Чарли переложил к себе половину твоего товара и молниеносно исчез.
Шел перерыв между таймами. На поле директор школы и дирижер Дойл Диксон махал палочкой перед Марширующим оркестром Блисса, исполнявшим подборку хитов группы Eagles.
Ты продолжал стоять наверху, склонившись над цепочкой, отделявшей задние ряды, и вглядываясь в море воодушевленных раскрасневшихся лиц. По негласным блисским правилам расовой сегрегации, футбольный матч несомненно был «белым» мероприятием, однако неподалеку от стадиона ты заметил шумную компанию латиноамериканских ребят, которых видел и в школе (среди них был Давид Гарса, твой давний мучитель, преследовавший тебя на переменах). Все стояли вокруг пикапа, из динамиков которого вырывались басы, сотрясавшие твою грудную клетку. Так вот собраться возле стадиона и не пытаться зайти внутрь – было ли это своего рода протестом или молодых людей просто привлекло царившее здесь оживление посреди тихой провинциальной ночи?
Ты вновь повернулся к трибунам, поправил свой лоток и в этот момент увидел Ребекку Стерлинг. И не просто увидел – сквозь мелькание пенопластовых рук и флажков «ягуаров» твой взгляд достиг ее взгляда и прильнул к нему. Когда-то ты прочел, тоже в одном из номеров папиного «Сайентифик америкэн», что, если люди удерживают зрительный контакт, не мигая, в течение шести секунд, они хотят подраться или заняться сексом. Вспомнив эту соблазнительную гипотезу, ты принялся отсчитывать и досчитал до семи; если прибавить к этому две секунды первоначального замешательства, получалось как минимум девять. Рядом с Ребеккой сидел преподаватель актерского мастерства мистер Авалон; судя по всему, он решил, что твой взгляд обращен на него. Потрогав свою бороденку, он слабо помахал тебе рукой. Ты ответил ему неловким бойскаутским салютом. И чуть не упал, со всех ног кинувшись в туалет, чтобы там, в одиночестве, вновь пережить чудо этих девяти секунд.
Пусть Ребекка и не вступила в клуб юных астрономов, пусть ваши руки больше ни разу не соприкоснулись, но ее однократный визит в Зайенс-Пасчерз породил новое, поразительное астрономическое явление. Никогда не упоминая об этом вслух, вы с Ребеккой теперь каждое утро, до начала занятий, встречались в кабинете литературы. Ты знал, что весь оставшийся день под насмешливыми взглядами одноклассников Ребекка не осмелится приблизиться к твоей сутулой, отверженной фигуре. А в эти уединенные, тихие минуты в кабинете миссис Шумахер? В эти минуты слова лились из тебя стремительным потоком.
В этом кабинете ты уже успел рассказать Ребекке множество вещей, которые раньше даже не пытался выразить словами. О взаимном молчании твоих родителей, о том, как любовь матери похожа на сложную и эффективную машину, а любовь отца – скорее на лужу. Ты рассказал ей о книгах, которые читал и перечитывал, о приключениях, которые придумывали вы с Чарли, о легендах Старого Техаса, которые узнал в детстве от бабушки Нуну и которые после ее кончины стали для тебя почти священными. Ребекка почти ничего не говорила. На самом деле она подавала голос лишь в ответ на прямой вопрос. «Кем ты хочешь стать после школы?» – спросил ты однажды. Она погрузилась в задумчивость, словно никогда раньше не задавалась таким вопросом. «Может быть, музыкантом, – ответила она. – Я хочу стать музыкантом и жить в Нью-Йорке. Но может ли такое занятие считаться настоящей работой?»
