И съедят они все, что вырастил ты трудами своими – сожрут твой урожай и хлеб твой, съедят сыновей твоих и дочерей, и овец, и скот твой – все съедят, и виноград и смоквы, и мечами своими разрушат стены городов твоих, в которых надеялся ты спастись.
Но даже и тогда, говорит Господь, даже в те дни, не истреблю вас до конца.
А если скажете: “За что Бог, Господь наш делает с нами все это?”, ты отвечай: “Так как вы оставили меня и служили богам чужим в земле своей, то будете за то служить чужим в земле не вашей”. Уф-ф! Хватит…»
Она захлопнула книгу и сунула ее в бардачок. Но Ирмиягу был в восторге от ее перевода.
– Ну, теперь видишь? Наугад взятый отрывок – и сразу же – такая жестокость. Пророчество разрушения, да еще с таким удовольствием. Какое разнообразие! Тут он призывает на народ бедствия… а здесь уже и смерть, и каннибализм и вдруг, внезапно (что характерно) он пугается собственных своих пророчеств, говоря – э-э, погодите, после всего ужаса, это не конец еще. Ждите продолжения, евреи. Но почему бы этому не случиться на самом деле? Если грехи народа и впрямь столь велики, почему бы не покончить с ним раз и навсегда? Ответ прост – в таком случае некому будет слушать пророчества, и не останется тех, на кого можно обрушиться с проклятьями. Он превратится в безработного. А почему иноземные народы удостоились столь великой победы? И снова ответ прост: ревность и контроль. Не справедливость, а предательство. Вы поклоняетесь другим богам – значит, заслужили, чтобы ваши сыновья и дочери были сожраны.
Даниэла чувствовала, как у нее пересохло в горле. Путешествие еще не закончилось, а Ирмиягу вел машину все медленнее, и словно бы растеряннее. Дымка в воздухе превратилась, в конце концов, в плотный желтый туман. Общение с древним пророком с его проклятиями и ненавистью совершенно лишило ее сил. Так же, впрочем, как философствующий водитель с его жалобами.
– Но остался еще один, совершенно восхитительный пассаж, – не унимался Ирмиягу, добравшись до высшей точки своей речи, – и найдем мы его где-то рядом с сороковой главой, представляющей из себя некое подобие пророчества Иеремии, для опубликования которой издателю потребовалось все его мужество. Исход из Египта вылился в протест, направленный против пророка, у беглецов хватило мужества бросить ему прямо в лицо: ну все, довольно. С нас хватит. Слышали мы все, что ты говорил нам, и нет у нас больше никакого желания следовать за тобой. Хорошо и замечательно воскурять фимиам божеству, носящему бесподобное имя владычицы небес. Но мужчины, мужья взяли под защиту жен своих, подобных тем, кто воскурял фимиам, но внезапно захотел освободиться от проклятий яростного пророка, и сказали ему спокойно и просто: «Довольно. остановись. Мы совершаем языческий ритуал и не откажемся от него, поскольку в те времена, когда мы и жены наши служили владычице нашей в Иерусалиме, мы жили счастливо, и всегда у нас были котлы с едой». И главное – и это кажется мне самым трогательным, они – ты только послушай – сказали Иеремии так: «В Иерусалиме, без всяких твоих уведомлений, мы жили хорошо и чувствовали себя хорошо, но как только стали мы прислушиваться к твоим словам, и перестали воскуривать фимиам владычице небес, мы потеряли все, а вслед за этим пришли меч и голод». Ты слушаешь меня? Слышишь?
– Еще бы… ты так кричал.
– Я наткнулся на этот отрывок совершенно случайно – с момента похорон Эяля прошло всего лишь два или три месяца, и так это меня тронуло, что мне захотелось обнять этих беглецов из Египта – пусть даже с дистанции двадцати пяти столетий, обнять этих людей, смело восставших против отвратительного плаксы, способного убить любую радость, навязавшего мне свое имя…
Дорога становилась все более ухабистой и, в конце концов, они уткнулись в завал. Шофер вылез из машины, чтобы осмотреть покрышки, и обнаружил, что колеса полностью увязли в какой-то растительной каше, в которой преобладали маленькие и яркие пурпурные цветочки.
– Отлично, – сказал он своей родственнице, – за всей этой болтовней о владычице небес я забыл, что передвигаемся мы все же по земле. Короче говоря, на ферму мы должны были попасть давным-давно. Только не дергайся, ладно? Никакой паники. Мы отыщем эту чертову дорогу. Чувствую, что она где-то совсем рядом. А кроме того, у нас в машине есть рация и пистолет.
13
Нофар, которая впервые услышала о существовании подружки своего старого-престарого дедушки, с особым интересом отнеслась к сообщению золовки. Яари был поражен, каким образом из случайных деталей, которым он не придавал особого значения, Эфрат сумела воссоздать полную историю, так далеко отстоявшую во времени.
– Великолепно, – воскликнула Нофар, обращаясь к своему отцу. – Это даже вдохновляет: узнать о существовании в недрах нашего семейства такой романтической, такой поучительной тайны, и такого дедушки… так что, почему бы, и в самом деле, не навестить ее? Именно сегодня, потому что, учитывая ее возраст, завтра может быть уже поздно, и мы до конца жизни будем жалеть, что упустили такую возможность.
– Даже если мы застанем ее на пороге смерти, – подвел итог Яари, сдаваясь под напором двух своих энергичных дам, – пусть даже ей самой не приходит в голову, что мы можем – вот просто так взять и заявиться к ней.
– Если она действительно любит дедушку, – Эфрат произнесла это со знанием дела, – она, бесспорно, заинтересуется неожиданной возможностью увидеть его правнука и правнучку, а так же их мать. Скажи ей только, что это ненадолго. Не больше, чем на пятнадцать минут. В основном, чтобы увидеть ее уникальный лифт. И она не сможет нам отказать.
Дебора Беннет удивилась, услышав в трубке голос Яари, после того как во время последней их встречи они в деталях оговорили, что и как будет происходить завтра.
Но затем пришла очередь удивляться Яари: соблюдая полнейшую секретность, в тайне и не говоря сыну ни единого слова, его отец пообещал ей появиться лично, чтобы почувствовать и оценить степень вибрации лифта собственным телом – а заодно услышать и «вой кота».
– Так ты, выходит, ничего не знал о завтрашнем визите твоего отца? – престарелая дама была неподдельно удивлена.
– Даже не подозревал.
– Боюсь, это потому, что твой отец испугался, как бы ты не запретил ему это мероприятие. Так что послушай меня, юноша…
– Юноша?!
– Разреши мне так тебя называть… даже если мне известно, что у тебя самого есть внуки. Я настояла, чтобы вы пришли вместе, чтобы он не смог скатиться по моим ступенькам.
– Не волнуйтесь… я не брошу его ни на минуту.
И, разумеется, ей доставит огромное удовольствие показать им всем лифт, придуманный его отцом, и познакомиться со всем семейством.
Нофар тут же помчалась к заведующему отделением за разрешением освободиться немного раньше от дежурства. Когда она вернулась, сняв свой халат медсестры, тоненькая и бледная, но светящаяся прелестью юной красоты, она сразу же скользнула на сидение и удобно устроилась между племянниками. Было около четырех, и зимний Иерусалим, готовый завершить свою субботу, начал уже понемногу смешивать религиозную составляющую с секулярной в одну серую массу. Яари припарковал свою машину прямо перед старым кнессетом, понадеявшись на удачу и на то, что ультраортодоксальный мэр не станет зверствовать в субботу, выписывая штрафные талоны за нарушение правил парковки. Нофар и Эфрат отстегнули сонных малышей от сидений и затянули молнии на их курточках. И Нофар, особенно расположенная к своему племяннику, с силой прижала Нади к себе и поцеловала, прежде чем подхватить на руки, переходя с ним через улицу Кинг Джордж.
