Эфрат снова повернулась и посмотрела на заднее сиденье. Возможное сходство с двоюродным братом Морана поразило и смутило ее. Какое-то время она колебалась, но в итоге, набравшись смелости, рассказала своему свекру нечто такое, чего даже собственный ее муж не знал. Когда она была на пятом месяце, и когда уже точно было установлено, что ребенок, которого она носит, родится мальчиком, а не второй девочкой, она, не сказав Морану, написала письмо Ирми и Шули, спрашивая о разрешении дать этому ребенку имя их погибшего сына. И получила отказ. Очень вежливый, очень дружелюбный, но непреклонный. Она-то полагала, что совершает нечто, способное их утешить, но лишь много позднее поняла, что только увеличила их страдания.
Бледное от природы лицо Эфрат раскраснелось, пока она рассказывала отцу то, что скрыла от сына. Амоц кивнул, чтобы поддержать ее.
– Хорошо, что ты поступила так; а то, что ты поняла, почему они отказали тебе, – это еще лучше. Окажись я на их месте…
Остановившись, он не стал продолжать. И даже силой воли заставил себя забыть о том, о чем намеревался было сказать.
Ехать по автостраде было легко, машин немного. И даже если мчатся они с немалой скоростью, все соблюдают непривычную в иное время корректность. На востоке и на западе от разделительной полосы две, неразличимые, как близнецы, автозаправки бросаются в глаза сиянием огней и обилием магазинов и кафе. Он бросает взгляд на Эфрат, – может, она захочет купить что-нибудь для ребят, у которых после завтрака ничего не было во рту, но голова ее откинулась назад, как и у ее сына, а глаза закрыты, как если бы короткое признание лишило ее последних сил. Спит ли она на самом деле, или ее закрытые глаза означают лишь нежелание продолжать разговор? Совсем недавно, на лоне природы, каким образом выражала она свой восторг охватившей ее и освобождающей страсти – громким ли стоном, прерывающимся ли дыханием, означающим полное удовлетворение… или как-то иначе?
Он не произносит больше ни слова, но выключает обогреватель и прибавляет скорость.
Его невестка так же, как и его жена, полностью доверяет его умению водить машину. И теперь Эфрат еще глубже погружается в сон. Это дает ему возможность впервые рассмотреть ее с близкого расстояния. И понять, на чем зиждется ее невероятная красота. Но поскольку ее обычно сияющие глаза сейчас закрыты, ее лицо – лицо мадонны – кажется ему чуть-чуть великоватым, ямочки на щеках исчезли, а скулы, немного заострившиеся, несколько крупнее обычного. И только безупречная лебединая шея, украшенная изящной золотой цепочкой, сохраняет свое очарование. Является ли вся эта красота чем-то случайным, непрочным, хрупким, движимым ее имуществом, держащимся на должной высоте лишь силой ее воли?
После поворота к югу небеса немного просветлели и очистились. Яари внимательно реагировал на дорожные знаки, особенно на те, что отмечали движение на восток от автострады, ибо, когда движешься к сердцу страны, сразу замечаешь, как часто и глубоко внедрились арабские поселения в территорию собственно Израиля: маленькие городишки превращаются в многолюдные города, а минареты новых мечетей закрывают небо каменными иглами. А потому, когда он заметил, что разделительный барьер, не слишком, впрочем, высокий, начал внезапно отклоняться от дороги на восток, осторожно вынул атлас автомобильных дорог из пальцев спящей красавицы и перевернул несколько страниц, чтобы убедиться в своей правоте. Да, это был Тулькарм, старинный и непримиримо упорный враг – неповторимый во всей своей пасторальной красоте.
Атмосфера уснувших пассажиров может нагнать дремоту и на человека за рулем, особенно, если он не провел ночь в собственной постели. А потому он осторожно включил радио, настраиваясь на приятную музыку. Эфрат открыла глаза, но через мгновение вновь закрыла их. Если скрежещущий рок не смог разбудить ее прошлой ночью, стоит ли удивляться тому, что днем это не удалось сделать грустному блюзу…
Пейзаж вдоль шоссе номер шесть не страдает разнообразием. Множество бульдозеров в свое время срезали холмы, сравняли с землей хижины поселенцев-фермеров, выкорчевали уютные рощи и спрямили повороты так, чтобы движение происходило в основном по прямой, без опасных и резких подъемов, спусков и неожиданных поворотов. Но солнце, уже начавшее уходить за горизонт на западе, компенсировало все возможные и невозможные неудобства приятностью самого процесса движения по ровной дороге; золото зимнего дня плавилось, зажигая, кромку далеких облаков.
Несмотря на музыку, Яари не давал себе расслабиться, следя за тем, чтобы не превысить разрешенную скорость, так что когда промелькнула таблица, оповещавшая водителя, что он вот-вот минует въезд в Кесем, находившийся совсем рядом с Тель-Авивом, он достал из бардачка мобильник и нажатием кнопки вызвал Нофар. К его удивлению, она ответила, и голос ее на этот раз звучал дружелюбно и мягко.
– А что, мама уже вернулась домой?
– Нет, конечно. Ты, похоже, забыла, что она вернется во вторник?
– Совершенно не понимаю, что ей понадобилось в Африке, да еще так долго.
– Нофар, милая, о чем ты толкуешь? Долго? Она отсутствует всего пятый день.
– Пятый? И это все? Так почему же твой голос звучит так патетически?
– Потому что я за рулем. А машина больше всего напоминает спальню студенческого общежития. Эфрат и дети вповалку спят вокруг меня. На армейской базе был сегодня день посетителей – ты, надеюсь, не забыла, что твой брат сейчас под арестом? Так что мы повидались с ним в лагере, а теперь возвращаемся домой по шестому шоссе…
– Послушай… у меня идея. Если вы уже мчитесь по скоростному шоссе, почему бы вам, не сворачивая никуда, не воспользоваться моментом и повидаться со мной? Иерусалим, почитай, совсем рядом. Я сейчас на дежурстве и точно так же, как и Моран, заслужила такое же посещение.
– В Иерусалим? Прямо сейчас?
– Я имею в виду твое вчерашнее посещение моего жилища. Мне о нем рассказали. Ты ведь искал меня, да, папа? Ну, так давай, жми… ты найдешь меня в больнице. Не ленись! Дорога сама приведет тебя ко мне. Через какие-нибудь сорок минут, если не меньше, ты будешь около больницы Шаарей Цедек. Я соскучилась по ребятам. Дай мне Эфрат, я все ей растолкую.
– Я же сказал тебе – она спит.
– Ладно. Пусть спит дальше. Не буди ее. Но когда она проснется и начнет спрашивать, что да как, скажи ей просто: «Нофар тоже еще жива». И не говори мне, что ты боишься ее, как маму.
– Ну, хватит, Нофар! Несешь какую-то ерунду.
Но Нофар, подумал Яари, права. Он бросил взгляд на красавицу-невестку: погруженная в сон, она мурлыкала, вновь переживая наслаждения первобытного греха. А раз так – незачем было ни будить ее, ни заводить разговоры о том, нужно или нет делать крюк. Иерусалим ведь и впрямь был неподалеку, и, хотя зимние дни коротки, времени должно было хватить, чтобы без приключений вернуться в Тель-Авив.
И Яари, подчиняясь приказу дочери, похитил, взяв в плен, невестку и внуков, чтобы доставить их в Иерусалим. Восторги и конфликты, любовь и страхи, пережитые ими за последние двадцать четыре часа, настолько утомили всех, что они не почувствовали, как стали падать обороты двигателя, пока мотор не заглох совсем, а потом взревел снова, когда машина после скольжения по асфальту автострады стала карабкаться на холмы. Но когда они снова – на первом же регулируемом перекрестке – снова остановились, уже на красный свет, малыш первым открыл глаза; за ним проснулась девочка и наконец Эфрат. «Вы спали мертвым сном», – сказал Яари, но не открыл им, где они оказались, предоставив невестке самой догадываться. Но она, не до конца еще пришедшая в себя, не узнала города, и тогда только, когда они проплыли мимо горы Герцеля, в изумлении посмотрела на свекра, словно решая, наяву ли все это или все еще нет. И он, очень довольный, прежде чем она успела открыть рот, сказал ей: «Да, милая. Это не сон. Это Иерусалим. Нофар просто сходит с ума – так соскучилась по ребятам. Но ты спала, и мне пришлось принять решение, не посоветовавшись с тобой».
