И в этот момент в холле возник Ирмиягу – без Сиджиин Куанг; видно было, как удивился он, убедившись, что даже в такой заброшенной Богом дыре его свояченица в считанные минуты сумела очаровать престарелого поклонника – британца, который поспешил представиться и тут же предложить… ну, само собой, в знак дружбы.
Но Ирмиягу, выглядевший озабоченным, от выпивки отказался. Им пора в обратную дорогу. Сиджиин Куанг задержится здесь на одну ночь, чтобы помочь заболевшей адаптироваться к месту, так что вести машину будет он. И пусть дорога знакомая и недолгая, лучше, на всякий случай, не искушать судьбу.
– А я не понимаю, – строптиво возразила зятю Даниэла, говоря по-английски, – что за ерунда? Что здесь делать случайному человеку? Разве обнаружились какие-то опасные признаки, требующие особой подготовки? В чем дело – в санитарах или больных? Меня, вполне взрослую женщину, уже предупредили, чтобы я не поднималась наверх. Я, кажется, не похожа на школьницу!
Англичанин, улыбаясь, дружески положил ей руку на плечо.
– Успокойтесь… Даниэла, милая, – продолжал он с доверительностью близкого друга, – там слишком много молодежи, девушек и парней, их поведение может показаться вам несколько бесстыдным, но, наверное, неправильно было бы выставлять его напоказ…
Ирмиягу не сказал ничего, и когда он увидел, что его родственница ожидает ясного ответа, оставаясь сидеть в своем кресле, он схватил ее за руку, как если бы она приходилась ему сестрой, и поставил ее на ноги. Но Даниэла отпрянула он него. Подойдя к англичанину, она забрала у него Библию и прижала к груди.
– Что это за книга?
– Я попросила дежурного клерка найти мне что-нибудь пригодное для чтения и, ты не поверишь, он нашел мне вот эту Библию. На английском. Даже с Новым Заветом…
– Ну и что? Можешь оставить ее здесь на столе.
– Нет. И не подумаю. Я хочу прочитать ее в оставшиеся дни. Многое по-английски звучит совсем не так, как на иврите. Сейчас она никому здесь не нужна, а ты сможешь вернуть ее, когда вернешься, чтобы забрать свою пациентку. При условии, если тебе не захочется книгу сжечь.
Глаза у Ирми сверкнули.
– А почему бы, в самом деле, ее не сжечь? С чего бы вдруг этот источник всех неприятностей оказался более неприкосновенным, чем твои газеты? Ведь именно с нее и началась все неразбериха и бедствия. Так что она заслужила того, чтобы быть уничтоженной.
Даниэла насмешливо посмотрела на него, но в этом взгляде было немало теплоты.
– Она на английском, а не на иврите.
Ирмиягу ответил, глядя на свою свояченицу с не меньшей нежностью:
– Если на английском… тогда мы ее пощадим.
11
– Это Израиль, папа, – произнес не без пафоса Моран, возвращая отцу ключи от машины. – Гром, молнии… и все такое прочее… а потом вдруг выглядывает солнце – и все, как не бывало. Слишком плохо, что природа никогда не бывает здесь достаточно жестокой, чтобы заставить людей бороться с ней, а не воевать друг с другом… – Он продолжал распространяться на такие, несколько отвлеченные, предметы, не в последнюю очередь, чтобы отвлечь слушателей от того, не менее интересного, факта, что он опоздал, и лишний раз забыть о пережитом его отцом и детьми грозовом ливне.
– Но если взглянуть на события шире, мы должны признать, что все это – настоящая и даже замечательная по-своему осень.
Он и Эфрат стояли возле машины, и пока Моран, согнувшись, проверял правильное положение детских сидений, неведомо откуда возник рыжеволосый адъютант, искавший своего арестованного собрата, и просто замер, пораженный фантастической красотой жены этого негодяя.
– Та-ак… – сказал он, медленно приходя в себя и обращаясь к Эфрат. – Вот так. По всем правилам я должен сию же минуту конфисковать это ваше сокровище, этого вашего мужа – (Эфрат слушала его, не скрывая снисходительного презрения). – Можете мне поверить, что в моих силах немедленно отправить его на Западный берег, на блокпост, где ему придется сутками выискивать подозреваемых в терроре арабов, но мне его жаль, и я предпочитаю держать его здесь, под рукой. А что мне остается делать? Я человек, который не сдает свои позиции ни при каких обстоятельствах…
И он посоветовал Яари сменить маршрут, используя трансизраильскую автостраду – шоссе номер шесть, ведущее на север через Тель-Авив. «Вы не пожалеете об этом – двинуться обратно можете прямо отсюда, и если окажется, что это выйдет немного длиннее и не так живописно, зато вы получите выигрыш во времени, поскольку автострада не так перегружена, и было бы просто глупо пренебрегать этим»…
Яари понравилась эта идея. Он уже не помнил, когда в последний раз ехал по автостраде, и новые ее ответвления были ему совершенно неизвестны. Можно было двигаться. Но Морану так не хотелось расставаться с женой и детьми, что он, как ему показалось, очень вовремя вспомнил и завел было разговор о делах, дожидающихся его в офисе. На что Яари сказал ему – прощайся, сынок. Иди и со всем своим мужеством постарайся защитить свою белую королеву. И, кивнув в сторону казармы, добавил: «А лифты подождут. Ничего с ними не случится».
На развязке Ирон они мягко влились в движение на автостраде. Особый сигнал сообщил, что дорожная камера наблюдения зафиксировала факт уплаты дорожного сбора, после чего Яари с чистой совестью прибавил обороты и, разгоняя машину все сильнее, понесся по восьмиполосному шоссе, которое вело в самое сердце Израиля. Эфрат, которая засунула в багажник дождевик со всеми свидетельствами занятий любовью на грязной листве, сидела теперь за спиной тестя в тонком бирюзового цвета свитерке, исключительным образом оттенявшем красоту ее синих глаз. Она прилежно перелистывала страницы автомобильного атласа, обнаруженного ею в отделении для перчаток, но делала это не из внезапно овладевшего ею интереса к отечественной географии, но, определенно, чтобы уклониться от вопрошающих взглядов водителя и вести себя так, словно за рулем сидел незнакомец.
Ребятишки погрузились в глубокий сон. Путешествие в армейский лагерь, но особенно испуг, пережитый ими в связи с исчезновением родителей, пусть даже растворившийся в тепле машины и шуршании автомобильных шин об асфальт, утомили их. Девочка уронила голову первой, и так и лежала, вытянув вперед руку, словно умоляя о чем-то, а Нади, похоже, все еще продолжал схватку с тенью мертвого сирийского танкиста, которого он увидел в старом танке, да так и уснул, откинув голову назад.
Яари улыбался, наблюдая за своими внуками в зеркале заднего вида. Кто знает, сказал он своей невестке, почему, когда вчера я остался с детьми, мне показалось вдруг, что я узрел необыкновенное сходство между Нади и Даниэлой.
– Даниэлой? – Эфрат, обернувшись, вгляделась в лицо своего сына. – Даниэлой?!
– Ну, может быть, не стопроцентно с Даниэлой, – согласился Амоц, сдавая несколько позицию. – Может быть, правильнее, точнее было сказать: «через Даниэлу». Он нее – к Шули, и к Эялю – каким он был в детстве. Ты, конечно, не в состоянии уловить это сходство, но я знал Эяля, когда он был в возрасте Нади. И последней ночью – это было удивительно. Когда ты ушла на вечеринку, а Нади плакал и рвался наружу, внезапно это сходство, пусть по-новому, проявилось для меня.
