Она пожала плечами. Здесь, в Африке, она оказалась в распоряжении своего зятя, и он определял распорядок ее жизни. Но если бы вместо соли дно бывшего озера оказалось устланным слоем сахара, она тоже, не задумываясь, отправилась бы к нему, но, в отличие от зверей, не стала бы дожидаться полуночи, а сделала бы это прямо сейчас, при золотом свете полудня.
– Даже так? – старый британец был изумлен такой приверженностью к сладкому женщины, выглядевшей столь рассудительной. Увы, сейчас не было у него ничего, что он с радостью мог бы предложить ей. Пациентам было запрещено держать в комнатах какую-либо пищу. Но… не может ли бутылка местного ликера, заблудившегося у него в комнате, временно заменить отсутствие сахара?
Даниэла проявила полную готовность отдать свою неутоленную страсть к сахару даже ликеру, даже если для этого нужно было бы подняться на самый верх, где располагались комнаты самых уважаемых гостей, поскольку, просидев более часа в пустынном маленьком вестибюле, совершенно не понимала, чего ей следует ожидать, и что, в конце концов, представляет собой это место, чем ее ожидание может закончиться, и что здесь на самом деле происходит.
Но, к величайшему ее удивлению, мужчина внезапно отказался от намерения пригласить ее в свой номер. Нет, в его комнате она не найдет ничего интересного, там просто не на что посмотреть. А кроме того, правила запрещают посещать чью-либо комнату. Никаких гостей, если они предварительно не подготовились к посещению. Не будет ли она столь добра, чтобы подождать, пока он принесет бутылку ликера сюда?
Так она вновь осталась в одиночестве. Через сорок восемь часов она окажется в воздухе, а Африка начнет постепенно исчезать из ее памяти. В Израиле наступила суббота, и, если Морана еще не освободили из заключения, она надеется, что Амоц сделает все возможное, чтобы облегчить жизнь Эфрат, забрав Нету и Нади с собой на площадку для игр. Мысли ее, охваченные тревогой, обострили чувства, и она поняла, насколько отвратительны эти потертые кресла, на которых она расположилась. Она снова влезла в туфли и, сделав несколько шагов, выглянула в окно. Действительно – она убедилась, что оно существовало – это сверкающее белое пространство, бывшее некогда дном соленого озера. Очевидно, это было неправдоподобное зрелище – увидеть зверей, сошедшихся вместе, чтобы при свете луны насытить свой организм количеством соли, необходимым всему живому для поддержания жизни. Но с нее довольно. Больше – никаких зрелищ. Для нее все представления окончены. Она никогда больше не посетит Африку, даже если Амоц будет на этом настаивать. В мире существуют и другие места. А если Ирмиягу решит закончить свои дни именно здесь, ничто не мешает ему организовать доставку урны с собственным прахом в Израиль, чтобы – если он этого захочет – быть похороненным возле ее сестры.
Задвигался лифт. Остановился. Двинулся дальше. Неясно, идет он вверх или вниз. В конце концов, он прибыл, привезя с собой дежурного клерка, который не нашел для нее ничего сладкого – несомненно, потому что и не искал; вместо этого он достал для нее то, что она просила – книгу на английском: «Библия. Ветхий и Новый Завет» в одном томе.
Сколько лет прошло с тех пор, когда в последний раз она открывала Библию? Во время школьных церемоний избранные куски из «Книги Пророков» неизменно зачитывались вслух с большим чувством и, в основном, девочками, в том числе ею, но в настоящую минуту она не в состоянии была даже вспомнить, на какой полке какого шкафа Библия могла сейчас лежать у нее дома. А здесь, среди бескрайних и пустынных просторов Танзании, она получила книгу, знакомую с детства, только на этот раз издательство естественным каким-то образом соединило известную ей «Книгу Пророков» с посланиями, которых она никогда не читала.
Прежде чем дежурный администратор уселся перед ней, чтобы доложить о своих архивных розысках, она спросила, что ее зять и медсестра делают так долго? Подхватившая почти неизлечимую малярию пациентка упрямо отказывается оставаться здесь, отвечал администратор. Может быть, мне следует подняться наверх и убедить ее, – с готовностью предложила Даниэла и повернулась по направлению к лифту. Но администратор с неожиданной, граничащей с паникой, резвостью вскочил на ноги, преградив ей путь. Посетителям, не прошедшим предварительной подготовки, извиняющимся тоном объявил он, проход наверх запрещен.
Но раз так, быть может, и на самом деле существовало нечто, – подумала она, – нечто такое, что они боялись обнаружить? Она подтащила к окну кресло. Никогда еще не доводилось ей читать Библию на иностранном языке. Из самого издания нельзя было узнать ни имя переводчика, ни дату публикации, но по величественным английским предложениям и фразам, она заключила, что старомодный перевод – это знаменитая Библия короля Иакова. Переворачивая страницы, она то и дело запиналась на таких словах, как aloex и myrrh, значения которых на иврите она не могла даже представить.
Наугад она открыла «Книгу Самуила» и прочитала о его злобном замысле, когда он пригласил Фамарь в свое жилище с тем, чтобы она испекла ему два пирога – a couple of cakes (в этом переводе означавшее, скорее, кексы?), и с этого места Даниэла все более и более погружалась в очарование старинной английской прозы, восхитительно прозрачной и простой. Чисто английская метрика поэзии Иеремии показалась ей полной достоинства, и она чрезвычайно обрадовалась, что смогла выполнить это неожиданное лингвистическое задание, с которым столь неожиданно столкнула ее судьба…
Британский пациент слегка коснулся ее плеча. Сейчас, облаченный в пиджак и брюки, в накрахмаленной рубашке, он как-то по-воровски лихо подмигнул ей и торжествующе помахал бутылкой, содержавшей золотистый ликер. «Ну и что мы имеем здесь?» – спросил он свою новую приятельницу. И она, показав книгу, бесшабашно спросила, какую часть он предпочитает: Ветхий Завет или Новый.
Вопрос застал его врасплох. Через два месяца ему исполнялось восемьдесят, и никто никогда не спрашивал его, нравится ему тот текст, или этот. Никто – даже его духовник. Христианство учит нас, что Библия является единым организмом, одним целым, чьи составляющие дополняют друг друга, перетекая одно в другое, подобно тому, как происходит это в пьесах Шекспира – в «Короле Лире», «Гамлете» и «Ромео и Джульетте», не говоря уж о залитом кровью «Макбете».
Его ответ изумил ее. Как будто выдающимся оказался ответ самого ее посредственного ученика, от которого никто и никогда не ожидал ничего подобного. А бывший чиновник колониальной администрации, польщенный эффектом от своих слов, вручил ей стакан и аккуратно плеснул в него несколько граммов для пробы, буквально несколько капель, а посему, раз это и в самом деле были несколько капель, она смогла попробовать их на вкус лишь кончиком языка. Напиток показался ей странным и, определенно, неизвестным. Но сахар в нем был несомненно. Она вернула стакан и сказала: «Приступим к делу, сэр. Я готова».
После чего, очень неторопливо, выцедила один за другим два стакана и, после некоторого колебания, проявила готовность встретиться с третьим, но англичанин, не ожидавший подобного энтузиазма, грозившего опустошить его бутылку, предложил чуть-чуть притормозить: три стакана он почему-то посчитал смертельной дозой, при которой гибельные последствия неминуемы, но проявятся они постепенно, – предупредил он Даниэлу, и самое лучшее – дать организму некоторый перерыв. При этом он аккуратно взял у нее книгу, как если бы собирался возобновить давнее с ней знакомство.
