В захлестываемой проливным дождем сторожке, рядом с огромным солдатом из России, сердито стряхивавшим маленькую детскую ручонку, доверчиво вцепившуюся в приклад его полуавтоматической винтовки, рациональный мозг инженера-практика перебирал одну за одной все возможные ситуации, начиная от простого заноса из-за слишком гладких покрышек до крушения из-за поломки руля. «Черт бы его побрал, – костерил он самого себя, – будь я проклят, если понимаю, как можно, зная, что я остался здесь с двумя малышами, ожидающими вас, исчезнуть, столько времени не давая о себе знать. И это здесь, дома. А что было бы, случись нечто подобное в Африке?» И в голове его видения ужасной автокатастрофы снова и снова возникали во всех, когда-либо виденных им подробностях.
И в последствиях.
Как сможет он сказать Даниэле, чтобы она бросила свое преподавание, расставшись с преданными ей учениками, и полностью отдалась воспитанию внуков? Каким образом можно будет сдать в аренду – или продать – квартиру Морана – и за сколько? Каким окажется уровень страховки… и кто теперь выступит в суде, в споре по поводу повреждений, возникших со временем в лифтах. Мысленно он проговорил уже некоторые моменты, которые позволят в дальнейшем наилучшим образом пристроить крыло к их дому – специально для детей, и решил, как сможет он склонить Нофар к тому, чтобы она стала – официально – приемной их матерью после того, как его с Даниэлой не станет.
Холодный ветер обвевал его мокрые волосы. Колени тряслись. Его терзал страх, и точные решения, тщательно им обдуманные, не сулили ему ничего утешительного. Взгляд русского солдата все чаще застывал на маленькой пухлой ручонке, то и дело тянувшейся к прикладу винтовки М-16. А рвущий душу детский стон продолжал висеть в воздухе:
«Мама, мамочка, где ты, папа, папочка, где ты?»
– Они вернутся, Нета, вот увидишь. Я тебе обещаю. Они не забыли про нас.
И действительно! Несколько минут спустя сверкнули автомобильные фары. Затем мотор замолк, и Моран, обнаруживший убежище своего семейства, бегом пересек дорогу, отворил дверь караулки и, схватив в охапку детей, поспешил со всей троицей в теплое брюхо машины.
– Я виноват, папа! Прости… не сердись… мы потеряли понятие о времени…
И Моран, и Эфрат промокли насквозь, с них просто лилась вода, а просторный дождевик невестки был весь в грязи, с листьями, облепившими всю спину. Это несложно было разглядеть Яари, когда он только перевел взгляд с сына на молодую женщину, сидевшую рядом со своим мужем, то и дело отводя от него взгляд, и не высказывая никакого желания дотронуться до двух малышей, прижавшихся друг к другу за водительским креслом – вид у нее был такой, словно неуемная какая-то сила мешала ей заняться ими.
– Дедушка засовывал меня в танк, – с гордостью доложил мальчик.
– Здорово! – отозвался Моран. – Смотри, какого дедушку я вам произвел. А, Нади? Я просто родил его для вас.
Детишки дружно рассмеялись.
– Так не говорят, папа, – заявила Нета. – Ты не мог его родить. Он ведь не был у тебя в животе.
– Нашего дедушку родила бабушка Даниэла, – торжествующе поставил точку Нади.
Моран обнял их и расцеловал их затылки. А выражение грусти в темно-синих глазах Эфрат, ставших еще более глубокими в потоках дождя, низвергавшихся из небесных хлябей, смягчилось вдруг, когда она перевела свой взор на малышей.
«Они сделали это», – подумал Яари, в сполохах молний наблюдая за выражением лица своего приговоренного к заключению сына. Сомнений не было. Так поступил бы любой, не исключая в прошлом и его самого. Вместо того, чтобы торчать в незнакомом кафе и бессмысленно тратить столь скупо отпущенное время на взаимные упреки и выяснение отношений, разумнее было выйти наружу, на природу, невзирая на дождь и холод зимнего дня, и найти тот единственный бальзам, который способен умиротворить, излечить раны быстрым и решительным совокуплением. Еще настанет в будущем время для воспоминаний об этих ханукальных днях, думал про себя владелец автомобиля на заднем сидении, втиснувшись для теплоты меж двумя детскими креслицами безопасности: думал посмеиваясь – ведь не исключено, что именно после этой поездки он обретет третьего внука, потому что видел, как у него на глазах на щеки невестки возвращается яркий румянец, и ее беззастенчивый взгляд, обращенный на мужа, не просто лишен признаков малейшего превосходства, а наоборот, полон восхищения мужчиной, который знает, как лучшим образом использовать краткий перерыв, угадав и расслышав рвущийся к нему из-под наброшенной на плечи жены потрепанный дождевик зов ее плоти.
И почему бы нет? Несчастье, как мы видели, иногда находится от нас на расстоянии шага. Так зачем же ссориться с тем, кого ты любишь, вместо того, чтобы доставить ему удовольствие? Через два дня Даниэла вернется из Африки, и – он это знал – в первую же ночь ее пребывания дома захочет узнать все, что происходило с ее мужем, пока ее не было: день за днем, и час за часом. Но, в отличие от него, она не станет тратить время на размышления о сексуальной жизни своих детей, в то время как он будет повествовать ей о том, как остался с внуками в караульном помещении возле входных ворот под громыхание громовых раскатов и сполохов молний, в то время, как его сын и невестка занимались любовью на грязной, покрытой листьями земле. Да, он ничего не утаит от нее. Но следующей его мыслью было то, что ничего он не скажет ей про видео, спрятанное между «Моцартом для детей» и таким же «для детей» Бахом – разве что она сама наткнется на него. Да и то сказать – зачем ей знать обо всем этом? Через три года ей стукнет шестьдесят, и она вполне созрела для осознания того, что во взрослом мире существует более разнузданное сладострастие, чем она когда-либо могла вообразить. В конце концов, кто, как не она сама, прежде чем исчезнуть за дверьми, ведущими в зону вылета аэропорта, была тем самым человеком, который проговорил нечто о настоящем желании…
10
– И вы все это запомнили? – Даниэла, изумленная услышанным, весело рассмеялась, опуская ноги на пол со стоявшего напротив кресла; движение это заставило ее на миг откинуться назад. – Как это могло быть? Мы едва успели обменяться несколькими словами в самом конце полета.
– Верно, – подтвердил пожилой англичанин, одновременно запахивая полы белого банного халата и садясь в пустующее кресло с важной осторожностью. Они действительно перекинулись лишь парой фраз, но он запомнил каждое произнесенное ею слово, жалея лишь о том, что не начал общаться с ней с первой минуты полета, упустив возможность узнать побольше и о покойной сестре, и о солдате, убитом своими товарищами в результате «дружественного огня», но особенно о ней самой – о том, кто она, и почему она улыбалась с такой безмятежностью. Но поскольку почти все время полета она предпочитала смотреть в иллюминатор, словно из чистой вежливости избегая его, было бы неуместно навязываться с разговором. Вероятно, картины, открывавшиеся ее взгляду за окном, были настолько восхитительны, или она сочла его недостаточно трезвым для разговора?
– И то, и другое.
Но неужели леди могла предположить, что такой, как он, ветеран борьбы с алкоголем, мог перебрать бесплатной выпивки, которую раздают в самолете всего лишь за один час полета? Неужели она не заметила, сколько раз проводник предлагал ему выпить? Два раза? Три?
