И он взял из отцовских рук протянутые ему ключи. Эфрат, казалось, была в нерешительности, но Моран, не глядя на нее сказал: «Спасибо, папа. Мне тоже кажется, что час-другой уединения нам не помешает».
Яари крепко сжимал детские ладошки и с большой предосторожностью перевел их через дорогу. «Ребятам срочно нужно сходить в туалет», – мрачно объяснил он солдату, охранявшему ворота, со всей возможной решительностью. День, отведенный для родительских посещений, заметно ослабил узду дисциплинарных предписаний, и огромное количество новобранцев, оставив где-то свои береты и оружие, бродили по всему пространству лагеря; некоторые успели даже сменить на это время грубые солдатские ботинки на привычную гражданскую обувь. Наиболее напористые мамаши ухитрились проникнуть до самых казарм, подвергнув суровой инспекции условия жизни возлюбленных своих чад. «Видел ли кто-нибудь поблизости поставленный в виде памятника старый танк?» – спрашивал то и дело Яари, обращаясь к любому, кто оказывался поблизости, но определенного ответа, увы, так и не получил. Но он был настойчив и надежды не терял. Так добрались они до дальнего края базы. За ее границами, затерянные меж эвкалиптовых деревьев, белели домики соседнего городка. Крупная капля упала ему на голову, и он поглядел на небо, где тучи уже наползали одна на другую, там и здесь оставляя все же голубые промежутки. Затем, объединив усилия, капли хлынули проливным дождем, и он с детьми поспешил укрыться в ближайшей палатке.
Та была заполнена тщательно прибранными кроватями, охранявшимися солдатом-эфиопом, который растянулся на одной из них. На нем был легкий бронежилет и винтовка, покачивавшаяся у его ног в такт громыхавшей незнакомой музыке.
Яари решил задержаться здесь до тех пор, пока дождь не кончится. Не теряя времени Нади подошел поближе к солдату и храбро, но уважительно потрогал затвор его винтовки.
– А тебе не хочется выйти отсюда и повидаться с близкими? – спросил Яари.
– Нет, – отвечал одинокий новобранец.
Его родные, вся его семья… их нет у него в Израиле. Отец умер, как только они репатриировались в страну, мать, которая должна была прилететь в Израиль из Адис-Абебы вслед за сыном и мужем, вторично вышла замуж и решила остаться в Эфиопии.
Яари, удивившись, спросил, скучает ли он по Африке. И мать, и Африка, – ответил темный новобранец, – составляют для него неразличимое понятие. И он не в силах понять, что из них важнее.
8
Сиджиин Куанг не спешила вернуться в вестибюль санатория. Раскаленное полуденное солнце, заливавшее светом все пространство, убаюкивало двух родственников, утонувших в глубоких потертых временем креслах, напоминавших пару бегемотов. За конторкой дежурного сидел темнокожий администратор, выстукивавший что-то на стареньком компьютере. Даниэлу больше всего удивляло, что за столь продолжительное время ни одна живая душа – будь то пациент или служащий – не появилась в вестибюле. Одно только позвякивание ключей на доске нарушало мертвую тишину. Ирмиягу закрыл глаза и вырубился, позволив, наконец, Даниэле подробно разглядеть его лицо и понять, что изменилось в человеке, которого она знала столько лет. Бывал ли он прежде в этом месте, спросила она его, воспользовавшись моментом. Когда его глаза приоткрылись, поразив ее своей краснотой, он ответил, что бывал здесь уже много раз, привозя с раскопок рабочих, подхвативших малярию. И они здесь поправились? Он не интересовался; контакты с ними были потеряны. Их соплеменники старались как можно быстрее забрать их отсюда, заменив другими. ЮНЕСКО вовсе не собиралось оплачивать лечение рабочих с раскопок.
Зевнув, он потянулся, положил руки на лоб и сказал: «Мне кажется, что у меня малярия». Она в свою очередь дотронулась одной рукой до его лба, а другой коснулась своего. «Сдается мне, что малярия именно у меня, а вовсе не у тебя. Но выдай мне секрет – почему не видно здесь ни одного больного, ни одного служащего?» Ирмиягу пожал плечами: «Может быть, они где-то поблизости обедают… а, может быть, спят». «Тогда скажи, – продолжала она далее, – есть ли поблизости хоть какой-нибудь кафетерий, где я смогла бы отыскать кое-что сладкое?»
Во взгляде Ирми сверкнула ироничная искра.
– Нет, Даниэла, – сказал он, зевнув, – что-то не верится мне, что ты найдешь здесь какой-нибудь киоск.
– Ты в этом уверен… ты знаешь это, или тебе не верится?
– Я уверен, поскольку я это знаю.
Лифт, заскрипев, начал подниматься, а когда он снова опустился, то доставил выглядевшую истинной аристократкой суданскую медсестру, попросившую белого мужчину помочь ей утихомирить Захару аль-Убри, которая отказывалась от госпитализации. По пути к ее комнате они миновали палаты для выздоравливающих пациентов, и молодая арабка впала в панику, металась по комнате и требовала немедленно отвезти ее обратно на ферму.
Вздохнув, Ирмиягу поднялся со стула и проследовал за медсестрой. Даниэла, уверенная, что уговоры Захары могут занять немало времени, обратилась к бездействовавшему за конторкой администратору, не найдется ли в заведении каких-либо сластей, поскольку ощущает во рту сильную горечь. Удивленный африканец начал, искренне удивляясь, оправдываться, чувствуя вину за то, что ничего не в состоянии предложить белой леди, но обещал, что, как только разберется с закапризни чавшим компьютером, обязательно попробует отыскать что-нибудь подходящее. Заметив на столе у клерка какие-то бумаги, она сказала, что раз уж так дело обстоит со сладким, то, быть может, у них в санатории найдется, что можно почитать: брошюры, допустим, или какие-нибудь печатные издания с иллюстрациями. Нет, последовал новый поток извинений. Заведения подобного типа не нуждаются в рекламе, и все произведения содержат медицинские рецепты, рекомендации или сведения, касающиеся лишь болезней и способов их лечения, причем все сведения заносятся на жесткие диски и хранятся в особом хранилище, где их и должны в свое время найти грядущие поколения. Но затем он вспомнил, что один из здешних пациентов, недавно отдавший здесь богу душу, оставил после себя книгу на английском языке, которая, возможно, вызовет интерес у белой дамы – он прямо сейчас готов за ней подняться… но считает своим долгом предупредить, что, как ему кажется, книга эта очень похожа на молитвенник.
Молитвенник, говоря честно, вовсе не был той книгой, о которой мечтала соскучившаяся по чтению посетительница… но если она была напечатана на английском… словом, она решила не упускать этот шанс.
Пока суть да дело, она решила устроиться поудобнее, развернула оставленное Ирмиягу бегемотообразное кресло и вплотную придвинула его к своему, сняла туфли и носки и втиснула как можно глубже босые ноги в грубую трещину, походившую на пасть травоядного животного. Закрыв глаза, она позволила послеполуденному солнцу ласкать ее сквозь незанавешенное окно. Постукивание по доске с ключами утихло, и она слышала шелест бумаг, поскрипывание невидимых выдвижных ящиков и скрежет передвинутого стула.
Сейчас, когда она была совершенно одна, сладкая дремота полностью одолела ее, как если бы она сидела ночною порой в машине за спиной у мужа, разгонявшегося на автостраде. И когда громыхание лифта вторглось в ее затуманенное сознание, она с огорчением восприняла тот факт, что, вероятно, ее зять уже вернулся и тем самым вытащил ее из такого уютного, из ничего сооруженного ею кокона для того только, чтобы сообщить о необходимости возвращения обратно. Но странный голос, донесшийся до нее сейчас, несколько тяжеловесный, но хорошо артикулированный английский не принадлежал ни Ирмиягу, ни дежурному администратору. Словно во сне увидела она приближавшегося к ней более чем пожилого господина, облаченного лишь в белый банный халат, из которого протягивалась к ней крепкая рука. К ее собственному изумлению, она узнала престарелого англичанина, сидевшего рядом с нею во время полета из Найроби в Морогоро. Он похвастался тогда, что владеет небольшим поместьем в здешних краях. Сейчас он повторил это, добавив, что является одним из владельцев этой лечебницы. Его только что известили, что некая белая леди прибыла из района раскопок, производимых экспедицией археологов в поисках доисторической человекообразной обезьяны, и первое, что немедленно пришло ему в голову, что это может быть его соседка по рейсу, после чего он тут же поспешил вниз, чтобы сообщить ей со всей присущей ему искренностью и безо всякого смущения, что краткое их совместное соседство в самолете надолго и очень сильно запечалилось в его сознании.
