– Похоже, что ее беременность оказалась всем на руку. Очень, скажем так, уместной. Потому что вскоре после вашего визита сюда, мы получили от нее письмо, в котором она извещала нас о своих ожиданиях.
– Письмо от Эфрат? Но почему она написала его вам? Чего она от вас хотела?
– Она просила разрешения назвать мальчика, которого она ожидала, Эялем.
– Да ну! – Даниэла была в изумлении. – Представить себе не могу… она не обмолвилась ни словом. Она написала от собственного имени, или от имени Морана тоже?
– Только от своего. Более того, дала понять, что Моран ничего не знает о ее желании. Но что удивило нас больше всего, что в конце четвертого или пятого месяца, она с такой уверенностью говорила о своем сыне, и о том, какое имя ему дать.
– Ирми… ты отстал от жизни. Сейчас многое выглядит совсем не так, как в наше время; врачи просканируют любой эмбрион с такой точностью, что смогут рассказать тебе, в каком состоянии на этом этапе находится любой орган его тела. Она могут предсказать даже, будет ли ожидаемый ребенок хорошим или… не слишком…
– И если они увидят, что он будет «не слишком»… что тогда?
– Это будет зависеть от родителей, – глаза ее улыбались, но была в них какая-то грусть, и сердце ее внезапно сжалось при воспоминании о невестке.
– Ну, а как прошли сами роды?
– Тяжело. Они вынуждены были прибегнуть к кесареву сечению, ребенок внутри принял неправильное положение… но вы-то… ты, Ирми, что ты ей ответил? Надеюсь, ты не обидел ее?
– Я до сих пор не знаю, что думала Шули, когда получила письмо, потому что я не дал ей возможности – малейшей возможности – прочитать его. В ту же минуту я сел и сообщил Эфрат о своем решительном и бесповоротном отказе. Я, насколько мог тепло, поблагодарил ее за тронувшее меня намерение… да, бесспорно трогательное, но отклонил, как непродуманное. Ты, Даниэла, подумай сама: зачем взваливать бремя умершего человека на ребенка, который даже еще не был рожден? И если уж я начал отъединяться, отходить, забывать все, что привязывало меня к прошлой жизни, меньше всего мне нужно было соединять ее каким-то образом с новым, еще не появившимся человеческим существом. Но, кстати, скажи, что за ребенок из него получился – достаточно милый? Или не очень?
Шестая свеча
1
Когда она вернулась домой, стараясь не задеть случайно ни один из выключателей, в свете которого можно было бы понять, насколько поздно она возвратилась, то увидела то, чего представить себе не могла ни при каких обстоятельствах: престарелый бэбиситер лежал, скорчившись, на диване в одежде и башмаках. После некоторого колебания, она осторожно дотронулась до него. В первое мгновение Яари вообразил, что это его жена, вернувшаяся из Африки, и сама мысль об этом наполнила радостью его еще объятую сном, но не проснувшуюся окончательно душу. Но голос невестки, предлагающий снять обувь и надеть майку Морана, уже в следующее мгновение показал ему, насколько он ошибался. Сна как не бывало. Ханукальная вечеринка удвоила сияние ее красоты; к счастью, тонкая накидка была еще наброшена на плечи, так что ему не пришлось страдать раздвоением личности, когда благоухающая духами молодая женщина в темноте склонилась над ним в два пятнадцать ночи, вопрошая, почему он не организовал для собственного сна чего-либо более комфортного.
– Твои дети так уходили меня, – отвечал ей Яари, – что даже будь я втрое моложе, а диван втрое более жестким, это не помешало бы мне уснуть.
Эфрат была неподдельно удивлена, что такого уровня технический эксперт не смог догадаться, что диван можно было раздвинуть. Вручив ему простыни и одеяло перед тем, как уйти на вечеринку, разве не вправе была она рассчитывать, что он сумеет организовать спальное место, на котором мог бы с полным удобством и отдохнуть, и выспаться?
– Вот смотрите… сейчас я научу вас, как это делается, – мягким голосом говорила она, – вот сейчас я раздвину диван… да вставайте же, поднимайтесь… это все очень просто… это очень просто на самом деле.
– Нет, нет, не надо, – отбивался ее тесть, – оставь это, Эфрат, я уже отправляюсь домой.
Но воспоминание о восхитительной вечеринке, которая, затянувшись, окончилась слишком поздно, придало ей силы намертво отбросить даже саму мысль о том, что она может отправить своего тестя в ночное путешествие… человека, столь достойно исполнившего свой долг. Она не даст ему сесть за руль в праздничную эту ночь, когда все пьяницы начинают безнаказанно бесчинствовать на дорогах. Моран никогда не простит ей, если с его отцом что-то случится. И, крепко удерживая его за руки, она помогла ему подняться на ноги, с совершенно неожиданным проворством раздвинула диван, доказывая ему, насколько комфортабельным может оказаться пребывание Яари в ее доме. Она постелила простыню, положила сверху одеяло, и вручила ему сложенную майку и пижамные штаны. «Нет, – подтвердила она, твердо глядя на тестя не допускавшим возражения взглядом, – вы, дорогой мой, вовсе не так молоды и сильны, как вам иногда кажется. Давайте-ка, ложитесь поудобнее, я опущу шторы, так что солнце вас не разбудит. А утром я постараюсь, чтобы дети не беспокоили вас».
– И, пожалуйста, Амоц, – добавила она тоном, которого он никогда не слыхал от нее, – пожалуйста, Амоц, сделайте это для меня, и не уходите, пока не рассветет.
– Плевать я хотел на солнце, – пробормотал он, наблюдая за тем, как она опускает хлопающие шторы, – раньше, чем оно встанет…
И, несмотря на то, что легче и естественнее для него было бы отправиться домой, он сдался перед натиском невестки, которая столь невероятным образом превратилась вдруг в рачительную домохозяйку – пусть даже это произошло на исходе ночи. Она сбросила с плеч накидку и принесла ему еще одну подушку, которую взбила несколько раз собственными руками, как если бы подобным образом избавлялась от источника возможного греха в ее доме, а затем дала ему чистое полотенце и быстро вышла из комнаты, чтобы дать ему возможность сменить измявшуюся одежду на чистое и отглаженное одеяние его сына. Но поскольку объем талии и бедер – исключительно собственными его усилиями – несколько расходился с параметрами Морана, он, после недолгого сопротивления, предпочел использовать только майку, не без оснований испугавшись, что слишком тугая резинка не даст ему толком уснуть, а затем чуть-чуть приподнял штору, чтобы восходящее солнце, все-таки, не совсем забыло про него, улегся на спину на превратившийся в широченную кровать диван и до самого носа натянул одеяло.
Честно говоря, он никогда ранее не ночевал в доме своего сына. В самые первые дни после появления Нади в результате кесарева сечения, когда Даниэла старалась всем, чем можно, помогать Морану, оставаясь иногда на всю ночь, он сам всегда возвращался спать к себе домой. И вот сейчас, без всякой веской причины, притом, что собственная его постель находилась всего в нескольких километрах отсюда, он согласился остаться с внуками, лежа совсем близко к тому месту, где его невестка готовилась отойти ко сну. Нескончаемо долго она стояла под душем, но даже и после того, как узкая полоска света, наконец, убралась из-под ее двери, музыка из закрытой спальни все продолжалась и продолжалась – мягкая, но почему-то вызывающая у него досаду.
