Он не скучал по отцу и не думал о матери. Ярость его брала начало в том недалеком прошлом, когда его сестре, а не ему, доверили зажечь пятую свечу. Понимая это, Яари попытался уменьшить чувство оскорбленной гордости в душе мальчика, начав счищать потеки воска с подсвечника, чтобы заменить все пять прогоревших свечей. Похоже, сначала Нади не поверил, что дед мог таким способом попытаться умилостивить его, подозревая некий подвох, но затем, увидев, как старый Яари, включив освещение, вновь водрузил на свою голову кипу, начал повторно возносить благословения, возвращая на место все пять свечей, которые здесь же зажег и протягивая горящий шамаш в его маленькую ручонку, – поверил, что он с честью отстоял свое первенство. Но затем непреодолимая горечь оскорбления вновь поднялась в нем с новой, еще большей силой, и он, одним движением сломав все пять свечей и швырнув на пол шамаш, вновь зашелся в крике и, подбежав к наружной двери, стал биться о нее и стучать изо всех сил кулаками, призывая на помощь отца.
Вот теперь Яари и припомнил то, о чем Эфрат предупреждала его, ничего при этом не преувеличивая. Вспомнил он, что и Моран, озабоченный, как всегда, вечно возникающими проблемами, говорил своим родителям что-то о проблемах, связанных со здоровьем малыша. Поэтому он вынужден был сгрести малыша и, применив силу, оттащить его от двери, поднять и, крепко прижав к груди, стоять так, пытаясь успокоить ребенка, который барахтался, сопротивляясь изо всех сил, пытаясь освободиться и угрожая укусить руку деда. Но Яари, в свою очередь, изумленный силой сопротивления внука, не ослаблял хватки, несмотря ни на что.
Сопротивление озорника все же стало ослабевать, и Яари попробовал уложить его на диван и выключить свет, но в ту же секунду, воспользовавшись этим, мальчик вскочил и, бросившись вновь к входной двери, начал колотить в нее босыми ногами, завывая при этом самым ужасающим образом. И снова Яари вынужден был сгрести его, удерживая изо всех сил, но на этот раз, чтобы отвлечь малыша от двери, ухитрился включить проигрыватель с кассетой из серии «Моцарт для детей», на которой мальчик вырос, и которая оказывала на него самое магическое воздействие. Так случилось и на этот раз – услышав знакомые звуки, малыш прекратил битву с собственным дедом и обмяк в руках, державших его достаточно крепко, чтобы пресечь возможные рецидивы бунта. А когда последняя нота растаяла в воздухе, он, постепенно затихая, хотя еще и не сдавшись окончательно, нашел в себе силы пробормотать: «Еще… еще раз, дедушка».
И у Яари не было иного выхода, как запустить Моцарта еще раз. В этой ситуации, когда голова внука покоилась у него на плече, у Яари появилась возможность более внимательно вглядеться в очертания его лица; он, в конце концов, опознал воспоминание о чем-то, чего тщательно избегал, поняв, почему этого не произошло раньше. Много лет тому назад вот так же стоял он в темноте, держа в руках маленького забияку – того, на кого был так похож этот внук. Но тогда все происходило в полной тишине, без музыкального сопровождения. Это происходило во время одного из посещений Иерусалима, до того, как на свет появился Мо-ран, когда он и Даниэла приглашены были присмотреть за малышом, которого звали Эяль, чтобы Шули и Ирми наконец могли выйти из дома и чуть-чуть перевести дух; в итоге Амоц и Даниэла получили (и воспользовались ею) возможность без помех отдаться любви.
Детский облик племянника, убитого «дружественным огнем», вырвался из далекого воспоминания, и оказался вновь у него в руках, заполнив Яари болью пополам со сладкой ностальгией по собственной юности. Под музыку Моцарта, он с силой прижимал к своей груди маленького внука, словно пытаясь внушить ему уверенность, которой сам достиг в процессе долгой жизни.
Когда Моцарт, прозвучавший уже дважды, взял перерыв, и Нади, уже полусонный, пробормотал: «Дедушка… еще, еще…», Яари решил никак не отзываться на предложение в третий раз насладиться прелестными звуками австрийского гения и попробовать новый, более свежий, так сказать, подход, озвучив сочинение другого автора, вытащив наугад из коробки без надписи какую-нибудь кассету, но затем, увидев стоявший тут же видеомагнитофон, убрал кассеты обратно и нажал на пластмассовую кнопку, на которой было выведено слово «пуск». Но едва лишь на экране появились первые изображения, он понял, что совершил большую ошибку, и поспешил выключить запись. Эти изображения не предназначались даже для тех, кто уже вырос. Никогда в жизни не подумал бы он, что изображения такого рода могли бы заинтересовать собственного сына и – тем более, его невестку. Хотя в последние годы сексуальные сцены даже в самых достойных фильмах становились все более бесстыдными и откровенными – Яари всегда казалось, что актерам было не по себе сниматься в них, словно они боялись, что им не по плечу будет задача изображать имитацию страсти, не являвшейся их собственной, – но то, что показывало сейчас видео, не являлось частью сценария, чьей-то историей, раскрывавшей взаимоотношения персонажей, для которых секс являлся необходимой объективной реальностью, имевшей свои, пусть даже скрытые, причины.
Нет.
Это был просто секс – простой, животный акт, естественный, безличный, сопровождавшийся дробью невидимого барабана.
Уже погрузившись в глубокий сон, внук отягощал ему руку, и он, дотянувшись до кнопки, уже хотел отключить изображение, но выражение лица юной, коротко остриженной девушки в минуту, когда пожилой мужчина раздевал ее, остановило его. Ее смущенная улыбка и инстинктивное желание, скорее даже неловкая попытка прикрыть груди и обнаженное тело, наводили на мысль, что милая юная женщина не привыкла заниматься любовью перед камерой. Скорее всего, подумал Яари, это была проба или дебют попавшей в трудное положение американской студентки, надеющейся подобным образом поправить свои финансовые дела и оплатить образование.
Молодая женщина закрыла глаза, откинула голову и широко раскрыла рот, но тело ее продолжало сопротивляться мужчине, который, вскоре, потребовал от нее всего. И этот испуг, смешанный с наслаждением, загипнотизировал зрителя, остававшегося в темноте. Почти позабытые воспоминания о юной жене в дни, последовавшие за свадьбой, пробудили в нем острое желание. Яари поспешно отключил видео. Он не только выдернул шнур из розетки, но, достав диск, сунул его в коробку, которую, в свою очередь, положил на самую нижнюю полку, среди других таких же. Затем отнес уснувшего озорника в его постель, сменив дневную пеленку на ночную, и накрыл малыша одеялом.
16
– Какое отношение имеет ко всему этому Эфрат? – она снова потребовала ответа.
За распахнутым окном по всему пространству равнины луна закрыла прозрачной дымкой все, что еще недавно блестело и сверкало.
– Сама по себе Эфрат со всем этим ничего общего не имеет, – наконец выдавил из себя Ирмиягу. – Но если уж к слову пришлось, скажи мне точно, когда родился Нади? Или ты забыла это, потому что в свое время ничего нам об этом не говорила.
– Нади родился после того, как я побывала здесь с Амоцем, а потому мне в голову не приходило, что Шули заинтересуют подробности жизни других родственников.
Ирми погрузился в раздумье. Он поднялся со стула и снова прошелся по комнате. Еще раз рассеянным взглядом посмотрел на роман, прочитал несколько предложений и снова положил на прежнее место. Даниэла, не произнося ни слова, ждала.
