Но подойдя поближе, она не увидела загона. Очевидно, слон, выполняя свое предназначение, отправился демонстрировать удивительные качества в иные места. Она прошла еще немного и поняла, что явилась как раз, чтобы попрощаться. Загон был разобран, но слон еще был тут, привязанный цепью к стволу дерева, а энергичный и опытный его владелец изо всех сил пытался прикрыть самое ценное достояние, синий циклопический глаз, цветастой накидкой – скорее всего, чтобы защитить от дорожной пыли, но, может быть, и от завистливого взгляда демонов. Слон протестовал, мотая головой из стороны в сторону, вздымая хобот и выражая возмущение странным ревом, который у окружавших его зрителей встречал веселый хохот. В конце концов, некоторые из зевак вызвались помочь владельцу подчинить огромное животное, и бандаж был надежно закреплен у слона за ухом. Она была уверена, что аборигены никогда прежде не видели другого слона, того, что ее внуки так любили в мультике на телевидении; тот слон страдал от зубной боли и явился к братцу-кролику за лекарством. Дети просто покатывались со смеху, абсолютно счастливые, что видят огромное животное с пестрым платочком на голове.
У нее сильно билось сердце, и Даниэла слилась с толпой. Сейчас они не обращали на нее внимания. Сейчас их внимание было приковано к животному, которое отчаянно трясло головой, старясь избавиться от бандажа. Даниэла дрожала, наблюдая страдания несчастного создания, словно это был кто-то из членов ее семьи. Она направилась к владельцу слона, стоявшего с совершенно безразличным видом, как будто все происходящее его не касалось; в руках у него была цепь, и, похоже, он в любую минуту готов был пуститься в путь. Подойдя вплотную, она двинула «молнию» на кармане плаща и достала из него под взглядами внезапно замершей толпы долларовую купюру, протянув ее хозяину животного – при условии, сказала она, что бандаж будет снят, и она сможет снова увидеть неповторимый глаз.
Погонщик, который, без всякого сомнения, узнал и вспомнил белую женщину, выглядел удивленным, восхищенным и потрясенным подобным предложением. За те деньги, которые держала она в руке – а сама она только в этот момент поняла, что достала банкноту достоинством в сто долларов, разумеется, по ошибке, – он, приложивший немало сил, чтобы натянуть и закрепить бандаж, готов был на все, что угодно. Сотня долларов способна самым решительным образом изменить его жизнь. Он тут же закрепил цепь, намотав ее на пень, и скомандовал слону стать на колени, более того – приказав ему лечь, распластав огромную тушу перед волшебной, непостижимой и щедрой женщиной. Он пошарил за ухом, хлопавшим подобно вентилятору, нащупал узел и, развязав его, стянул живописную попону, к восторгу наблюдавшей за происходившим чудом толпы.
А она ощутила устремленный на нее благодарный взгляд желто-зеленого, утонувшего в голубизне, зрачка, по которому, постепенно набухая, медленно накатывала слеза – сначала одна, а за ней и другая, и слезы, безмолвные слезы животного, которому не чуждо было чувство признательности, тронули сердце неведомо кем заброшенной в эти дебри туристки, как если бы в этот момент кто-то окончательно выполнил ее желание, с которым она и оказалась в Африке во время праздника зажигания свечей в честь Хануки.
5
Красная кнопка «для помощи» привела Яари в недоумение.
– От кого здесь можно ожидать помощи?
– Например, от партнера… если он окажется здесь, – сказала миссис Беннет, улыбаясь, и Яари вполне оценил ее тонкий юмор.
– Но… почему спальня?
– Потому что твой отец был уверен, что лишь здесь, в этом углу, мы не наткнемся на водонапорную трубу, вмонтированную в стену, или не заденем телефонный провод, или электропроводку… Он был уверен, что если мы начнем отсюда, то избежим опасности что-нибудь разрушить.
Яари немного поколебался, прежде чем войти в крошечную кабину. Она представляла собой сложнейший инженерный подвиг, чертовски умелый, особенно для 1950-х. Его отец сумел вмонтировать в угол спальни гидравлический лифт с поршнем, работающем на масле и вделанном в стену, с шахтой семи метров в высоту, выходившей по двум направляющим прямо к укромному уголку на крыше.
Но психоаналитик доктор Беннет не удовольствовалась простым фактом появления лифта, пусть даже граничившим с чудом. С помощью его отца она решила превратить это достижение технологической мысли в элемент интерьера, тем более, что весь замысел отлично вписывался в ее замысловатые планы; две стенки лифта были украшены панелями из темного мореного дуба, а на случай, если пассажир внезапно забудет, как он выглядит, в одну из панелей было вмонтировано небольшое зеркало. Но третья сторона была оставлена незанятой для поршня, примыкавшего к шахте, являвшейся продолжением стены комнаты, здесь красовалась картина известного европейского художника, отлично смотревшаяся на оштукатуренной поверхности. Яари вгляделся.
– Вы притащили сюда и вашего Фрейда?
– Но это не Фрейд, – запротестовала миссис Беннет. – Я поместила сюда Юнга.
– А это кто такой?
– Если ты присядешь и доставишь мне удовольствие, выпив еще одну чашку чая, то я расскажу тебе все, что о нем знаю.
Яари весело взглянул на собеседницу. Затем осторожно закрыл металлическую решетку и нажал на кнопку подъема. Поначалу раздалось только робкое и продолжительное жужжание, означавшее некие проблемы с электричеством, затем лифт внезапно вздрогнул, накренился и, скрежеща, завыл так, словно вступил в схватку с жестоким чужеземным захватчиком. Вслед за чем, без всякой видимой причины, затих, сдался, и со странным, душераздирающим воем медленно пополз вверх, позволяя Яари разглядеть, что полностью открытая со стороны шахты стена аккуратно оштукатурена и украшена рисунками, выполненными усердием самодеятельных художников.
Раскачивание и тряска становились все сильнее по мере того, как маленькое путешествие подходило к концу, словно могущественная скрытая рука удерживала лифт от того, чтобы он проскочил сквозь крышу. В конце концов, кабина остановилась, но завывание еще несколько секунд продолжало висеть в воздухе, завершившись звуком, напоминавшим предсмертный вздох. Для Яари это вовсе не показалось похожим на вой кота на раскаленной сковороде, о котором доктор Беннет рассказывала его отцу – все походило больше на пронзительный визг шакала, подобный тому, что довелось однажды Яари услышать, когда он быть еще мальчиком. Визг – и предсмертный вздох.
Чистый солнечный свет зимнего Иерусалима поражал своим великолепием любого, кто мог бы, подобно Яари, оказаться на плоскости просторной крыши, расчерченной полосками старого гудрона. Давно высохшие лужи окружали спутниковую тарелку, от которой во все стороны тянулись спутанные провода. В восточном углу одинокий белый стол томился в окружении прикрепленных к нему цепочкой стульев, лишенных таким образом возможности даже при ураганном ветре взлететь к иерусалимским (или тель-авивским) небесам.
Отец упомянул, что владелица квартиры любила смотреть на стены, окружавшие Старый город в годы, когда Иерусалим был разделенным городом. Но сейчас, когда столица была воссоединена, все приметы того владычества исчезли, затерявшись среди леса антенн и водонапорных цистерн. Только башни госпиталя королевы Виктории да церковь на русском подворье оставались в поле видимости, возвышаясь непоколебимо на вершине Масличной горы. Он посмотрел, повернувшись, на запад и увидел Бейт Фрумин, бывший некогда пристанищем для старого кнессета и, как всегда, почувствовал, как ему нравится это невзрачное трехэтажное здание. Никому не ведомый, секретный лифт, рассмеявшись про себя, подумал он; лифт, на котором незаметно можно было подняться на соседнюю крышу едва не из постели одинокой женщины, вполне мог соблазнить однажды кого-нибудь пристрелить докучливого политического соперника в момент, когда тот приедет, чтобы посетить пленум.
