– Да, Кидрон. Это я.
– А сейчас – веришь ли ты, что ветры – это реальность, а не галлюцинация? – квартировладелец продолжал говорить по мобильнику, хотя расстояние между ним и Яари не превышало нескольких метров.
Но Яари, который предпочитал вести подобные разговоры с глазу на глаз, отключил телефон.
– Ладно. На самом деле я никогда не обвинял тебя в галлюцинациях. Но, вне всяких сомнений, как и раньше, я отвергаю ответственность моей фирмы за эту ситуацию.
– Строительная компания точно так же пытается увильнуть от ответственности, архитектор есть законченный уклонист, а твой друг Готлиб прячется в какой-то норе, так кто же, в конце концов, возьмет на себя эту чертову ответственность?
– На это простого ответа не существует. Это должно быть определено в установленном порядке. А теперь прости мне, что спрошу тебя о чем-то, что может показаться тебе неуместным.
– Что?
– Эти завывания – они и в самом деле ужасны?
– ЧТО?
– Ну, в конце концов, штормовые ветра довольно редки в нашей солнечной стране, а в Тель-Авиве они редки исключительно, и если учесть, что подъем на лифте, даже если речь идет о самых верхних этажах, длится не больше минуты…
– И что?
– Я не уверен в том, из-за чего поднята эта буча. Потому что при здравом размышлении, особенно если встать на другую точку зрения, звучание ветра в закрытом пространстве башни, воздвигнутой в самом сердце такого города, способно только усилить ощущение от соприкосновения с живой природой; вид проплывающих по небу облаков, или, быть может, аромат, доносящийся с гор… это благоухание…
– Аромат гор? Яари, ты, часом, не спятил?
– Я просто оговариваю возможность другого взгляда на все происходящее.
– Может быть, это шанс, но исключительно для тебя, Яари. И уж конечно, не для людей, которые живут здесь. И если ты полагаешь, что своими эксцентричными фантазиями ты и твоя фирма сумеете увильнуть от ответственности за свой ублюдочный дизайн, разреши сказать мне, что ты ошибаешься. Потому что мы затаскаем тебя по судам.
– А нет ли у тебя чего-либо более важного, чем ты мог бы заняться, – спросил Яари с дружеской улыбкой.
– Есть, – твердо ответил его собеседник. – Но и свободного времени у меня хватает, чтобы я мог заниматься и этим, и другими делами. Как ты можешь видеть, сейчас всего лишь половина седьмого утра, а я, считай, уже закончил рабочую смену, которая началась часом раньше.
Яари почувствовал, как по спине его пробежал холодок.
– А все потому, что моя работа коротка, – продолжал арендатор квартиры. – А потому я и справляюсь с ней легко. Каждое утро, пораньше, я отправляюсь на воинское кладбище, к могиле моего сына, похожу немного вокруг надгробной плиты, вырву немного сорняков, передвину несколько камешков, добавлю немного новых. Время от времени, когда набегают слезы, я тоже должен их вытереть. Вот, пожалуй, и все, не так много работы. Вот почему у меня есть масса времени, чтобы те, кому положено, выполняли свои обязанности.
Яари опустил голову и припомнил слова Готлиба, что люди, подобные этому, имеют собственную повестку дня и, ощущая внутренний толчок, он произнес со всей искренностью, на которую был способен:
– Мне не дано быть осиротевшим отцом, подобно тебе, дорогой Кидрон; я всего лишь осиротевший дядя. Но есть во мне глубинное понимание, идущее из нашей семейной истории. Понимание твоей горечи, твоей печали, твоего горя, и, поверь, я полон уважения и сочувствия при подобных случаях. Так что, пожалуйста, не сердись на меня, если иногда я позволяю себе шутливый тон. Теперь ты можешь немного расслабиться – для этого я и явился сюда. Я решил организовать четырехстороннюю встречу с участием архитектора, производителя лифтов и конструктора, чтобы коллективными усилиями мы смогли раз и навсегда определить, каким образом ветер проникает внутрь. А после того, как определится источник и, вполне возможно, причина, мы прихлопнем эту проблему.
2
Как только они вернулись на ферму, Даниэла, изнуренная поездкой в Дар-эс-Салам и проходом по «Виа Долороза» ее сестры, извинилась перед зятем и медсестрой, забрала все, что осталось от сластей, и отправилась к себе в комнату. С непривычной скоростью она сбросила африканское платье, которое не могла больше носить в этом путешествии, долго стояла под душем и решила отказаться от сластей, приторность и послевкусие которых вызывали уже отвращение и, невзирая на чувство голода, просто залезла в постель. Не притронулась она и к роману, лежавшему возле кровати, предпочтя вместо этого немедленно выключить свет, найти удобное положение и погрузиться в сон.
На следующее утро она проснулась рано. Часы на ее запястье сообщили, что сейчас пять часов утра; ночь закончилась, и не было никакой возможности – кроме снотворного, продолжить магию волшебных сновидений. Еще полчаса она, свернувшись в клубок, пролежала в полумраке с открытыми глазами, перебирая в памяти всех членов семьи, нежащихся в эту минуту в постелях, но не по силам ей оказалось только одно – она никак не могла представить себе расположение кроватей в спальне для арестованных солдат.
Кончилось тем, что голод заставил ее подняться и в свете едва проклюнувшегося рассвета отправиться на поиски еды – хотя бы куска хлеба и чашечки кофе.
В принципе, она могла бы скоротать время до настоящего рассвета, вернувшись к чтению романа. Если бы издатель на задней обложке потрудился намекнуть будущему читателю, что одолев две с лишним сотни страниц он, в итоге, будет вознагражден неким сюрпризом, оправдавшим его ожидания, то и само читательское терпение было бы оправданным и честным. Но что-то… необъяснимое какое-то подозрение шептало Даниэле, что на этот раз никаких чудес от автора и от главной героини книги ожидать не приходится. Если что и могло измениться, то лишь ее собственное отношение к авторскому стилю. Сам роман не заключал в себе ни широты, ни глубины, оправдывающих читательских усилий.
Нет, не было в ней никакого желания вернуться к этой книге. Но если бы в руках она могла сейчас держать пятничный выпуск «Ха-Арец», газета вполне могла бы удовлетворить ее голод, позволив остаться в постели. В отличие от мужа она отлично знала, как из газетных колонок добыть новые свидетельства человеческого сочувствия к происходящему в мире.
Но до тех пор, пока не вернется она в Израиль, у нее не будет возможности взять в руки израильскую газету. А потому она натянула на себя ту одежду, которую носила в самолете, и побрела по неосвещенным коридорам к пустовавшей кухне. «Ведь я здесь уже нечто вроде помещицы», думала она, немало удивляясь. Но в кухне ее встретил слабый свет и старый знакомец – сторож, который вчера помогал ей обнаружить кофе и сахар – он поднялся, как только она вошла. Специально ли он оказался на кухне, ожидая ее, помня о прежней ее неудачной попытке найти кофе и сахар, или заранее получил тайное распоряжение от ее зятя?
Но она рада была его присутствию и с признательностью и теплотой взяла обеими руками его кисть, крепко ее сжав. Вместо мужа теперь в ее распоряжении оказался сухонький старик, который уже кипятил для нее воду, заранее поставив блюдце и чашку с серебряной ложечкой на стол, вместе с кофейником и сахарницей, но убрав из холодильника смущавшее ее зеленоватое молоко. Можно было только надеяться, что когда-нибудь его знание английского языка поможет произнести название животного, которому это молоко принадлежало, и тогда белая эта леди решится добавить его в кофе, как это делала у себя дома ежедневно.
