– Боже милостивый, какой же ты упрямец. Ну, скажи мне хотя бы, что, с твоей точки зрения, могло стрястись с этим чертовым лифтом?
– Прежде всего, он не «чертов». А второе, как я тебе уже сказал, он вовсе не умер, он совершенно жив. Но, как она мне сказала, со временем он несколько одряхлел. У него тремор. По утрам он весь дрожит… и то же происходит при остановке.
– Может быть, он и вправду просто постарел, папа? Что ты об этом думаешь?
– Мы все на этом свете стареем, и лифты… тоже. Разумеется, он стар. Но не так, как старится человек. Вполне возможно, что достаточно отрегулировать давление масла и поменять изоляцию… нет?
– Все возможно.
– А помимо этого, сказала мне Дебора Беннет, с недавних пор в лифте появилось нечто, чего никогда не было ранее. Это похоже на то, как если бы кота зажаривали на сковородке.
– Кота на сковородке?
– Да. Так, по крайней мере, она описывает это.
– Ну, нет, папа, ради Бога, не говори больше ни слова о котах, завывающих на сковородках. И вообще о вое, возникающем в лифте.
4
Дорога была абсолютно та же, только двигались они по ней в обратном направлении, и свет разгорающегося летнего утра становился палящим жаром все быстрее, так что гостья могла рассмотреть все, что скрывала от нее ночная мгла, когда она приземлилась. На этот раз она занимала не переднее сиденье, а несколько тяжеловато устроилась на заднем, за лысой головой своего зятя, хотя водитель был тот же самый – тихая и сосредоточенная Сиджиин Куанг, чьи изящные руки и плечи прикрыты были тонкой, цвета подсолнечника, материей, которая очень шла к ее черной, как уголь, коже. К десяти они должны были оказаться в Морогоро, чтобы не опоздать на грузовой китайский поезд, доставлявший железную руду в порт Дар-эс-Салама, где, как это было твердо оговорено, первым делом планировалось установить живую связь между гостьей и ее мужем, а уже после этого заняться нуждами команды, занимающейся раскопками. А поскольку Сиджиин Куанг без труда объяснялась на различных местных языках, Даниэла была очень довольна, что находится в компании чернокожей африканки, чье присутствие гарантировало ей полную безопасность.
Вчера, во время пребывания в лагере, ей в какой-то момент пришло в голову, что существует нечто между пожилым вдовцом и медицинской сестрой, нечто, крепко связывающее их, большее, чем просто профессиональные интересы. Но этим утром подобное впечатление исчезло при виде глубокой печали, которую она видела во всем облике молодой женщины, чья семья была полностью уничтожена. Заметила она и то, что когда зять – случайно, во время того, как машину в очередной раз подбрасывало на кочке или на крутом повороте, – касался руки или плеча водителя, суданка быстро отстранялась, как если бы рядом с ней оказался враг или некто, собирающийся изнасиловать ее.
Они огибали гору Морогоро по широкой темно-красной дороге, твердой, как асфальт, извивавшейся через заросли кустарника, которые появлялись и исчезали безо всякой причины, сменяясь бесплодной пустошью. Она спросила у зятя, чем объясняется кроваво-красный цвет здешней земли?
– Я помню, как ты объяснял это Амоцу и мне в прошлый раз, но забыла, что ты тогда говорил.
– Красный цвет объясняется наличием в почве железа, что очень уменьшает ее плодородие.
– Железо… да, теперь я вспоминаю, что тогда ты тоже говорил нам нечто подобное.
– Ну вот! Смотри-ка. Ведь это означает, что я – человек надежный, не болтун, который говорит то одно, то другое. А если ты задашь вопрос Сиджиин Куанг, например, почему земля красного цвета, она без запинки ответит: потому что на ней пролито так много крови.
Сиджиин Куанг, уловив свое имя, в разговоре на иврите, обернулась, взглянула на Даниэлу.
– Послушай, – говорила тем временем Даниэла зятю, – тебе никогда не приходило в голову, что именно из-за этой пролитой крови, о которой она не в силах забыть, ее присутствие, как ни страшно выговорить, так хорошо для тебя. Хорошо, что она рядом с тобой. Потому что ее трагедия – больше и страшнее твоей. Рядом с ней, быть может, ты скорее позабудешь о себе.
Сначала Ирми ничего не ответил, и она даже подумала, что он просто не расслышал ее слов. Но он, внезапно обернувшись, взял маленькую руку Даниэлы и прижал ее ладонь к своим губам в порыве благодарности.
– Иногда ты поражаешь меня точностью и деликатностью, с которой добираешься до сути проблемы. Кто спорит: трагедия этой женщины много больше моей, я это понимаю, но это – не единственная причина, почему я люблю видеть ее за рулем, брать с собой в поездки. Думаю, ты удивишься, но она никогда и ничего не слышала даже о нашем Эяли, потому что ни ей, ни кому другому я никогда и ничего не рассказывал о нем. Вот почему никто из окружающих меня людей здесь не имеет ни малейшего понятия о том, что я хочу забыть. Эта женщина просто помогает мне осознать мою идентичность, понять мне, кто я.
– Каким образом?
– Всем своим существом. Всем тем, что ты о ней знаешь, и что тебе в ней нравится. Она истинный, реальный анимист, идолопоклонник, верящий в духов, обитающих в деревьях и камнях, и вера эта – не какой-то смущающий нас придаток абстрактного верования, не разновидность непонятного нам крика о помощи, свидетельствующего о слабости и отчаянии, но естественный акт абсолютно иной религии, и поэтому, в отличие от христианства и мусульманства, здесь нет ни сходства, ни расхождения с иудаизмом по вопросам добра и зла, ненависти или любви. Мы не являемся первопричиной того, что она появилась здесь, и она не станет поводом для сражений и соревнований. Для нее мы просто… ну, не существуем. Мы не к месту, мы не имеем к ней никакого отношения… так же, как и она к нам. Мне кажется, что для нее мы некое пространство, где не существует такое понятие, как память. Ни религиозная, ни историческая, ни мифологическая. Для нее я просто некое явление, определенно белого цвета, но это просто незначительная деталь, не говорящая ничего, если учесть, что негодяи, истребившие ее семью, были черными – такими же, как и ее семья, и все ее племя. Вот почему, без лишних слов, легко и просто, она помогает мне выявить мою истинную сущность, стряхнув все наносное, чтобы белый мог избавиться и стряхнуть с себя всю черноту. Все, что до того угнетало меня, стало уходить, осыпаться без всяких споров, аргументов и дебатов, так что если даже дорогая моя родственница и гостья снизойдет до меня, никто и ничто в мире не в силах повернуть этот процесс.
– Разумеется, ты подразумеваешь меня?
– Ну, для примера. Но на эту минуту у меня нет оснований для жалоб. Ты стала много куртуазней за прошедшее время и полностью держишь себя в руках.
5
– Окей, я сдаюсь, – сказал отцу Амоц. – Завтра пятница, и я попробую добраться до Иерусалима.
– Но почему бы тебе не поехать сегодня? Сейчас у тебя уйма свободного времени.
– С чего ты взял?
– Твоей жены сейчас нет, и никаких особых дел у тебя нет тоже.
– Не преувеличивай. Мне есть, чем заняться, и есть причины для тревоги. Я рвану в Иерусалим завтра утром, но не из-за воя воображаемого кота на сковородке, а исключительно для того, чтобы ты пришел в себя. И успокоился.
