Несмотря на извилистость дороги, запечатлившейся в ее памяти, и невзирая на помощь звезд, суданка не всегда была уверена в правильности их передвижения по монотонно плоской равнине. Сейчас она остановилась, ожидая двух других водителей, желая, похоже, обсудить с ними, насколько верно выбранное ими направление. Вся троица заговорила негромко, соблюдая взаимное уважение. Один из мужчин, наклонившись до земли, стал обнюхивать почву. Его товарищ, наоборот, подняв руки, стал что-то показывать в небе. Ирмиягу выпрямился и зевнул, без интереса вглядываясь в шоферское совещание, в котором он не принимал участия, а потом сказал, обращаясь к свояченице: «Вечно одно и то же. Почему-то именно в этом месте они всегда затевают дебаты о том, куда ехать». А гостья, сидя за спиной хмурого родственника, думала о том, что до сих пор ни разу не коснулась истинной причины своего путешествия. Наоборот: спустя двое суток после начала, она становилась все более безмятежной. Завтра, в Дар-эс-Саламе, она услышит голос мужа, не рассчитывая при этом узнать ничего особенного. Ее спокойствие шло отсюда: ведь она оставила все семейные дела в самых надежных – его – руках.
Ирмиягу оглянулся и снова зевнул, извинившись. Ну да, конечно – они порядком замучили его своими камнями и черепами обезьян. Но, в общем и целом, все эти черные оказались довольно приличным народом.
– Э-э… минуту. Ирми… объясни мне так, чтобы я поняла – они что, не обижаются, когда ты называешь их «черными»?
– С чего бы им обижаться? Они ведь ученые люди. Люди науки. И до последнего миллиметра своей кожи – это они знают точно, как мы с тобой, – они точно такие же. А различаемся мы только тем, что мы с тобой музунгу, а они – нет.
– Что?
– Мы – музунгу. Белокожие люди. Но не просто – белые, а, как бы тебе объяснить попонятнее… ну, скажем – «ободранные». Сначала наша кожа была такой же черной. А потом с нас ее содрали, а под ней оказалась белая. Вот и все.
– С нас… содрали… а под ней… И в этом вся разница?
– Так я слышал от них…
Внезапно бог весть откуда появившийся мотоциклист, возникший из темноты, прервал размышления шоферов, уже превратившиеся в дебаты, и караван, совершив плавный разворот, последовал за ним, пользуясь светом луны, позволявшей более или менее ориентироваться на местности.
Ирмиягу снова погрузился в сон. Похолодало, и Даниэла до конца подняла «молнию» на дождевике сестры. Она крепко обхватила себя обеими руками, и мысли ее устремились к тому, что происходило сейчас в Тель-Авиве. Сумел ли Амоц снова возжечь с внуками ханукальные свечи? Сумел ли уговорить Нофар прийти к нему домой? Снова поднялся ветер, замелькали хижины, сараи и загоны… караван набирал скорость. Слоновий загон был окружен факельным заревом, толпа была немалой. Даниэле вдруг до смерти захотелось вернуться и снова, без свидетелей, одной, посмотреть на это чудо, гигантский глаз. Она тронула Сиджиин Куан за плечо и попросила на пару минут, не больше, остановиться.
Без сопровождения, совершенно не испытывая никакого страха, она быстро прошла сквозь толпу африканцев. Когда она оказалась у входа в загон, владелец слона уже разглядел белую женщину и узнал ее, приняв ее возвращение как знак признательности и уважения и к слону, и к нему самому. Поэтому он даже не заикнулся о плате за вход, но она сама вытащила из сумочки несколько долларов и положила их на стол.
И снова в это позднее время она разглядела печальную мудрость, затаившуюся в этом необыкновенном зрачке. Даниэла спросила себя – останется ли этот гигантский дефект присущей именно этому животному труднообъяснимой и единичной странностью, которая больше не повторится, или неведомыми путями когда-нибудь, в результате эволюции, будет дарована человеческому сообществу…
19
Открыв дверь, Яари услышал звук воды в ванной. Ну, значит, Нофар все-таки дома, подумал он, и обрадовался, пусть даже мысль о ее новом приятеле заставляла его нервничать.
Да и этот приятель уже здесь. Не любовник, не бойфренд, просто приятель, который не сидел вежливо на стуле в ожидании хозяина квартиры, а свободно прогуливался по гостиной, как если бы находился у себя дома. В отличие от предыдущих кавалеров, он не был юнцом ее возраста, он был небрит, а в висках поблескивало серебро. Это был взрослый человек, приглашенный молодой подружкой по-приятельски зайти к ее родным, чтобы зажечь свечи в квартире ее отца, оставшегося в одиночестве во время праздника Хануки.
Яари не забыл просьбу – скорее, даже требование дочери – оставить при себе всегдашнее свое любопытство и не делать попыток выяснить, чем занимается этот визитер, не касаться подробностей его жизни. И, чтобы разговор не стал похож на расследование или допрос (что вызвало бы ярость со стороны Нофар), он заговорил о превратностях погоды, одобрил дожди и пожаловался на сильные ветра, которые время от времени врываются внутрь зданий и даже квартир. Он поворчал на наступившие праздничные дни, которые в прошлые годы начинались и кончались бесконечным поглощением пончиков – суфганиёт и раскручиванием пестро раскрашенных волчков, а ныне превратились в некие ритуальные действа, сводившиеся в основном к тому, что рабочие дни объявлялись выходными. К примеру, в его фирме буквально все инженеры, ушедшие на перерыв пораньше, чтобы успеть отвести детишек на представление в культурный центр, исчезли, как привидения при свете солнца.
Приятель дочери плавно дрейфовал вдоль стен гостиной, на его лице подозрение было смешано с сочувствием, а понять, какие чувства вызывали в нем высказывания Яари – согласие или недоверчивость, было невозможно. Его небольшие глубоко посаженные глаза вновь и вновь разглядывали семейные фотографии, которыми Даниэла щедро оснастила квартиру, размещая их всюду, где возможно – на стенах, книжных полках – везде. Не как случайный прохожий, прогуливающийся то здесь, то там, а как человек, который ищет нечто определенное, он внимательно разглядывал каждый снимок, как если бы задался целью расшифровать структуру этой семьи. И когда он дошел до фотографии, вставленной в черную траурную рамку, остановился и спросил дрогнувшим, приглушенным голосом:
– Кто это?
Яари не нужно было гадать, чья это фотография. Особенно эта.
– Мой племянник, – глухо сказал он.
– Тот самый двоюродный брат, о котором ей никогда не надоест говорить?
Хозяин квартиры почувствовал вдруг, как у него бешено забилось сердце. «Почему?..»
– Я думаю о том, сколько ему было бы сейчас, останься он жив.
– Примерно столько же, сколько сейчас тебе. Тридцать два. Он был всего тремя годами старше, чем брат Нофар.
Но на этом все не кончилось. Странный приятель дочери Яари не был удовлетворен ответом. Было похоже, что он согласился принять участие в возжигании свечей в чужом доме для того лишь, чтобы узнать как можно больше подробностей о солдате, убитом его сослуживцами. Его товарищами. Его друзьями.
– Нофар сказала, что вам пришлось сообщать это известие его родителям.
– Его отцу. Но я был не один – меня сопровождали офицер и врач.
