– Я не рискну надеть это в Израиле, потому что расцветка не просто кричащая – она вульгарна и дисгармонична.
– Виноват, – сказал тогда Ирми. – Прости, милая, но здесь, в Африке, женщины твоего возраста убеждены, что подобное многоцветие создает омолаживающий эффект.
– Ну что ж… ты считаешь, что твоя жена – это молодящаяся африканская женщина?
Даниэла вспоминала эту сцену, когда они покидали гостеприимные стены бывшей фермы, чтобы окунуться в сверкающий мир, ослепительный и прекрасный.
– Одну минутку, – сказала она, – стоп. К такому солнцу я не готова. Ты, похоже, забыл, что я прилетела сюда из страны дождей и ветров. Зимой там…
Но Ирми только усмехнулся при упоминании о жестокости израильской зимы. Насколько холодно там иногда бывает? Он снял свой мягкий шлем и напялил его на голову гостьи. «В честь экватора», – несколько туманно объяснил он, после чего повел ее по грязной тропинке, по которой, впрочем, вполне можно было идти. И по мере того, как Даниэла адаптировалась к свирепости дневного света, она со все большим удовольствием вдыхала и наслаждалась чистотой воздуха.
После недолгой и приятной прогулки они оказались возле ручья, по берегам которого бродили черные коровы. Ирми заговорил с высоким, поразительно черным пастухом на языке, который, судя по длинной ответной речи, был тому понятен. Когда, подумала Даниэла, когда он успел его выучить? И о чем они могли говорить с таким жаром? Ведь с ней Ирми перебрасывался лишь отрывистыми фразами.
С момента ее прибытия прошлой ночью сама она ни разу не упоминала ни об Израиле, ни о своей семье. Ни разу не прозвучали из ее уст имена Амоца, Морана или Нофар. Она не упоминала о них сознательно, даже специально, следя за тем, чтобы не вызывать в памяти Ирми образы, столь дорогие ей самой, особенно избегая упоминания о внуках. Но тем более странным казалось ей, что ни о ком из них не упоминает Ирми, словно их никогда не было на свете. Никакого интереса… Как если бы их поглотила бездна. Она могла объяснить себе это только его сознательной отделенностью от некогда принадлежащего ему мира, который, похоже, он решил покинуть и забыть раз и навсегда. В какую-то минуту, когда они брели по берегу вдоль ручья, она уже собралась ненароком упомянуть о них. Ведь когда-то он был всем так близок. Но он шел бок о бок с ней, безразлично и безмолвно, в просторной одежде цвета хаки, шел и молчал, высокий мужчина с красной от солнечных лучей лысиной, шел – и не говорил ни слова.
– Извини, пожалуйста… Но тебе все это на самом деле неинтересно… поговорить… спросить… узнать?
– Если честно, то не очень… Но если для тебя это важно – говори. Почему бы нет…
Она была шокирована, но не хотела сдаваться так легко. Хорошо… Пусть это действительно была ее идея нанести ему визит. Но ведь не для того только, чтобы поговорить с мужем покойной сестры о своем муже и детях. А может быть, и для того, чтобы вместе вспомнить и воскресить в ушедшей памяти события, связанные с сестрой, которые лежали у него на душе, и от которых он (да, она допускала это) хотел бы освободиться так же, как и она сама.
Через полчаса они добрались до полноводной и широкой реки, вдоль которой здесь и там видны были убогие хижины и навесы из листьев.
– Смотри, вот где они держат своего слона, – сказал Ирми, кивая в сторону одиноко стоявшего сарая.
Несколько подростков, толкавшихся возле него, рванули навстречу белым. Седовласый, преклонного возраста африканец, сидевший на пороге своего жилища, похоже, издалека узнал бледнолицего гостя и окликнул его по имени. И Даниэла поняла, что Ирми уже бывал здесь (и не исключено, что не раз) – по крайней мере, он знал, что пришедшим надо внести вступительный взнос.
Слон не был как-то необыкновенно велик, но само его присутствие и запах переполняли хижину. Вокруг одной ноги животного была намотана цепь, достаточно длинная, чтобы другой ее конец был закреплен у ствола неизвестной породы дерева, с которого спилили сучья, получив в результате надежный столб. Не обращая никакого внимания на визитеров, слон продолжал неторопливо и разборчиво разгребать груду овощей, ловко работая хоботом, и отправляя наиболее лакомые куски в розовую пещеру рта. Африканец резко выкрикнул какую-то команду, и животное перестало жевать, подняло голову и подалось поближе к зашедшим гостям. И тогда Даниэла поняла цель и смысл этого визита. Левый глаз слона был совершенно нормален, как у любого слона он залегал в глубокой впадине его мясистой щеки, но правый… Правый был просто огромен и широко раскрыт. Он принадлежал мудрому и удивительному циклопу, который разглядывал вас изумрудным зрачком с состраданием и меланхоличной человечностью.
Даниэла была просто потрясена.
– Что все это значит? – изумленно спросила она зятя. – Ирми… ты понимаешь? Скажи… это настоящий глаз?
– Да, самый что ни на есть настоящий. Его хозяин, который работал надсмотрщиком в одной из резерваций, обратил внимание на этот глаз с момента появления слоненка на свет. Но заметил он еще и другое – из-за этого дефекта родившая его слониха отказалась от него и – ты не поверишь – пыталась даже напасть на него. Так что он получил от специалистов разрешение изолировать слоненка с целью защитить его, а также право перемещаться по стране, демонстрируя его, как некую диковину. Теперь он бродит там и тут. С места на место, ставит нечто вроде загона и берет определенную плату на пропитание с любопытствующих.
Тем временем африканец отдал другую команду, и животное сделало еще два шага к Даниэле. Застыв в церемониальном реверансе и склонив голову так, чтобы она с минимального расстояния могла разглядеть его невероятный глаз, который, в свою очередь, разглядывал ее. Посетительница дрогнула. От слона исходила острая вонь, и у Даниэлы закружилась голова.
– Приласкай его, – приказал ей зять. Она механически протянула руку к завораживавшему ее сине-зеленому глазному яблоку, и тут же быстро отдернула ее. Ирмиягу издал короткий и странный смешок.
Даниэла взглянула на зятя, который выглядел полностью удовлетворенным. Да, с самого начала он демонстрировал подобную идиосинкразию, которая тревожила ее родителей, но его любовь и преданность к ее сестре преодолевали все их тревоги. Сейчас, когда рядом не было Шули, он выглядел человеком, который вдруг снова обрел себя.
Слон поднялся на ноги и, словно в честь гостьи, вывалил из себя две огромные лепешки, мягко шлепнувшиеся на соломенную подстилку. Его хозяин внимательно изучил эту кучу и остался удовлетворен. Оскалив белоснежные зубы, он ухмыльнулся и подмигнул Имриягу, который кивнул в знак одобрения.
– Я вижу, ты обрел здесь свое счастье, – съязвила она, когда они вышли из загона. – Ты отсек от себя все, и все свои беды оставил позади. Ты жжешь газеты, живешь без радио и телефона. Но скажи, ты действительно хочешь добиться полного отъединения от окружающего мира, или это только часть какой-то игры? Например, скажи мне, только честно, ты и впрямь не знаешь, что у нас новый премьер-министр?
– Не знаю, – сказал он, подняв руки, чтобы остановить ее, – не знаю. И не хочу знать.
