– Поэтому так сказал Господь Бог Цваот, Бог Израилев: вот, обращу Я лицо Мое против вас на беду, с тем, чтобы истребить всю Иудею. И возьму оставшихся Иудеев, которые обратили лицо свое, чтобы идти в страну Египетскую, жить там, и все они будут истреблены; падут они в стране Египетской, мечом и голодом истреблены будут от мала до велика; от меча и от голода погибнут они; и станут они проклятием, ужасом, поруганием и позором. И накажу Я живущих в стране Египетской так же, как наказал Я Иерусалим: мечом, голодом и мором. И не спасется, и не уцелеет никто из оставшихся Иудеев, которые идут жить туда, в страну Египетскую, чтобы возвратиться потом в страну Иудейскую, куда стремится вернуться душа их, чтобы жить там, потому что не вернутся они, кроме тех, которые убегут оттуда.
Но все мужья, знавшие, что жены их возносят курения иным божествам, и все женщины, стоявшие большою толпою, и весь народ, живший в стране Египетской, в Пафросе, сказали в ответ Ирмиягу: Не хотим мы слышать от тебя слова те, которые говорил ты нам от имени Господа, наоборот, мы непременно выполним все то, что сказано было устами нашими: будем совершать воскурения Царице неба и делать в честь ее возлияния, как делали мы и отцы наши, цари наши и сановники наши в городах Иудейских и на улицах Иерусалима; и ели мы тогда хлеба досыта и благоденствовали, и горя не видели. А с той поры, как перестали мы совершать воскурения Царице неба и делать в честь ее возлияния, терпим мы во всем нужду и гибнем от меча и голода.
9
Амоц видел уже свою жену, несмотря на расстояние, разделявшее их, но Даниэла не могла пока выделить его лицо в клубящейся толпе встречающих. Вопреки обыкновению, она двинулась вперед к правому коридору, ведущему на выход, продвигаясь неспешно, как она это любила, волоча за собой чемодан на колесиках. Оглянувшись, она решила, чуть вернувшись обратно, обогнуть толпу, и тогда обратила внимание на то, с каким усилием дается ему каждый шаг. Она не смогла припомнить ничего подобного: чтобы она шла впереди, а он молча влачился за ней следом, так что ей то и дело приходилось оглядываться и торопить его.
Но удивительным было и то, что и она не останавливалась, поджидая его, но продолжала идти, похоже, просто рассеянно, и когда он остановил ее, обхватив сзади, так же точно, как с ним самим это сделал Моран на военной базе, его опытные руки, сомкнувшиеся на ее бедрах, могли ощутить печаль и усталость, овладевшие ее телом и разумом. Так что, когда он притянул к себе ее голову, щетина небритого его лица впилась не только в ее губы, но и коснулась лба – точно в том же месте, куда поцеловала его она при расставании семь дней назад.
– Ну, кончено? – полувопросительно произнес он.
– Кончено, – подтвердила она, и глаза ее при взгляде на его лицо блеснули, не скрывая удивления. – Но что это? В мою честь ты решил сегодня не бриться?
– Это не в твою честь. У меня просто не было времени. Всю ночь мы сражались с ветром в шахтах Башни, а чуть позже я понадобился Франсиско, потому что у отца поднялась температура; правда, пока мы дожидались доктора Заслански, я провалился в сон в комнатке Хиларио, но едва пришел в себя – времени было только-только, чтобы не опоздать в аэропорт.
– И потому ты не побрился. Но хоть под душ ты успел встать?
– Захватив с собой всю папину обслугу. Да?
– А что стряслось с твоим папой?
– Ему уже легче, температура упала.
– И ты решил не пойти на работу?
– Морана утром выпустили из военной тюрьмы, и я послал его в офис наблюдать за порядком.
– Короче говоря, – сказала она, аккуратно дотрагиваясь до его щетины, – ты здесь недурно порезвился.
– Ты называешь это «недурно порезвиться»?
– А знаешь, в этом рабочем комбинезоне и со щетиной ты выглядишь так молодо. Просто красавчик…
– Тогда я таким и останусь.
– А что с ветром?
– Как я и думал, все дело в шахте лифта. Там оказалось полно трещин и дыр в стенах, оставленных, скорее всего, по недосмотру или халатности… Но, может быть, и специально, что вызвало эффект «церковного оргáна».
– Церковного? – Она от души рассмеялась. – Что же могут в этом случае предпринять жильцы? Перейти в православие и вознести молитвы?
– Возносить молитвы должна строительная компания. Прося прощения. Но боюсь, что у страховщиков они его не получат. Но мы с Готлибом чисты, как золото… и… подожди, Даниэла, подожди секунду, я должен дозвониться до Морана и сообщить ему, что ты приземлилась. Все это время, с момента, как попал в военный лагерь, он не получал известий о тебе и волновался, пожалуй, сильнее, чем я.
– Больше, чем ты, – сказала она, и Яари, по ее тону понял, что она уязвлена.
– После того, как я услышал твой голос… и голос Ирми из Дар-эс-Салама, я совершенно успокоился.
– Скажи… только честно: ты по мне скучал?
– У меня для скуки не оставалось времени, – он улыбнулся сквозь тонкую пленку отчуждения, которое почувствовал.
Он открыл дверцу автомобиля дистанционным ключом и, вместо того чтобы положить ее вещи в багажник, бросил их небрежно на заднее сидение.
– А у меня – так уж получилось – было достаточно времени, чтобы скучать по тебе. – Она нервным движением пыталась пристегнуть ремень безопасности. – Скучать… и сердиться.
– Сердиться?
– Сказать честно, я была вне себя от ярости.
– От ярости?! Почему?
– Потому что ты не полетел со мной.
Был ли он удивлен? Был. И в то же время не был.
– А я-то, по правде говоря, думал, что это именно то, о чем ты мечтаешь. Свободное время для себя самой. Освежить воспоминания детства, не вспоминая ни о ком, кто не был самым близким.
– После тридцати семи лет брака, – вырвалось у нее, – самое время тебе вспомнить, что моя сестра была не только моей сестрой, но и твоей тоже. И Ирми, сбежавший отсюда… это тоже твоих рук дело. Ты обязан был настоять, чтобы я выбросила из головы даже мысль о том, чтобы лететь одной!
– Но как?! – заикаясь, совершенно ошеломленный, выдавил он из себя. – Ведь это ты… ты…
– Ты… ты… – передразнила она его. – Да. Но у меня тоже, как у любого человека, есть право ошибаться, а ты должен был понимать это и предупреждать подобные ошибки.
Он ухмыльнулся.
– Как мог я что-либо понимать, и уж тем более предотвращать что-либо, если все эти тридцать семь лет ты только и делала, что убеждала меня в своей непогрешимости… в том, что ты всегда знаешь, что правильно, а что нет… с первого же дня, когда я познакомился с твоей семьей.
Она поджала губы и только продолжала вглядываться в его лицо с каким-то болезненным выражением.
– Нет, ты скажи все-таки, что случилось? Почему ты так подчеркиваешь, что твое решение полететь одной было ошибкой.
