Царила всеобъемлющая тишина. Снаружи, несмотря на жару, чуть насвистывая, просачивался ветерок. Во внутренней комнате ставни были закрыты, но пятна света прорывались сквозь трещины. Перешептывание африканок стало слышнее. Может быть, подумала Даниэла, они вошли уже в кабинет, где хранились лекарства, неспешно проверяя содержание ящиков и полок? Именно в эту минуту она задумалась, не рассказать ли Ирмиягу о той миссии, которую согласилась возложить на себя, но осознала, что в его нынешнем состоянии он вполне способен воспрепятствовать ей в овладевшем ею сильнейшем желании выполнить обещанное. Ею овладела внезапно необъяснимая уверенность, что эти иссохшие кости, принадлежавшие некогда человекообразной обезьяне, имеют важнейшее значение не только – и не столько – для всего человечества, но, в основном, именно для Израиля.
– А тебе не хочется показать мне что-нибудь еще в мой последний день, пока я здесь? Что-нибудь этакое, – осторожно спросила она своего зятя.
С усилием приподнявшись, он подсунул себе под спину подушку и внимательно посмотрел на нее.
– Полагаю, ты с удовольствием посмотрела бы еще на какое-нибудь диковинное животное… вроде того слона с циклопическим глазом…
– О да, разумеется… с большим удовольствием.
– Увы, Даниэла, тебе не повезло. Нет у меня в запасе ничего похожего. Ничего не поделаешь.
– Ну… нет так нет.
Из-за двери доносилась болтовня африканок, напоминавшая журчание ручья.
И внезапно, не успев ничего подумать, она выпалила:
– Послушай… Всю последнюю ночь я читала «Песнь Песней».
– По-английски?
– Да. И это было не менее прекрасно и трогательно, чем оригинал, который эхом отзывался в переводе.
Он молчал, но видно было, что удивлен.
– И когда я прочитала все восемь глав, то поняла, наконец, что ты чувствуешь. Произведение, подобное этому, сыплет нам соль на раны.
Ирмиягу поднялся и начал вышагивать, кружа по маленькой комнатке, словно попавший в западню зверь, ищущий выхода. А потом со стоном из него вырвалось:
– Ну что… что же это такое? Ты прилетаешь в Африку, утверждая, что из-за Шули, а потом заставляешь меня все время говорить об Эяле.
– Заставляю тебя? – Она была ошеломлена. – Эяль и Шули… Разве это навсегда не связано одно с другим?
– Все на свете связано одно с другим… не с тем, так с этим, – отрубил он с раздражением. – А иногда и не связано… Я ведь никогда не рассказывал тебе раньше о последней ночи в жизни Эяля.
– Что ты хочешь этим сказать сейчас?
– То, что все произошедшее выставило его в смешном свете… если не сказать еще сильнее.
– Полная чепуха. – В эти слова она вложила всю боль своей души. – В его поступке все – сплошное благородство, а это не может быть смешным.
Но он стоял на своем.
– Глупое благородство, ведущее к смерти, – может быть. И это позволяет увидеть двойственность эпизода, объясняя его скрытую философию. Действительно ведь, когда израильский солдат оказывается на крыше чужого дома, пугая его обитателей, он, в сущности, только продолжает бесчестить их, обменивая у них на глазах свою жизнь на то, чтобы вернуть им вымытым их помойное ведро.
– Понять ход твоих мыслей я не могу…
– Само собой. Не можешь. Боюсь, не сможешь никогда. Он произнес все это внешне спокойно, хотя Даниэла видела, что внутри у него бушует шторм.
– При всей их сверхинтеллигентности евреи не в состоянии представить себе, как они выглядят в глазах «других». Я говорю о настоящих, реальных других. Тех, которые не мы, и которыми мы никогда не станем. Потому что именно так возможно понять, почему, например, тот палестинец, который получил более чем достаточно денег от меня за короткое изложение произошедшего с моим сыном в результате «дружественного огня», не проявил никакого интереса к тому, что сделал Эяль. Он получил пачку денег и в ту же минуту исчез из вида, не проронив ни слова сочувствия, не сказав «спасибо» – хотя бы из простой вежливости или отдавая дань добрым манерам. Ничего… А я, со всей своей идиотской одержимостью, не могу примириться с подобным равнодушием, с таким безразличием. Так что я снова вынужден был обратиться к помощи своего знакомого фармацевта из Иерусалима, чтобы он организовал еще одну подобную встречу с этим человеком. И ночью, в самый разгар интифады, при удвоенной смертельной опасности как со стороны наших войск, так и со стороны противоположной. И тогда впервые я заглянул в бездну, затянувшую всех нас… или, если быть как можно более точным – всех вас.
– Тут есть какой-то сбой в генетике. – Эта мысль обожгла Даниэлу, когда она вгляделась в его пылающий взгляд, направленный на нее из мрака темной комнаты. Доведись ему выйти за дверь, его не пришлось бы долго искать – он виден был бы издалека…
7
Когда крошечный лифт остановился с глухим стуком, качаясь и кряхтя, и узкая решетчатая дверь отворилась, оба пассажира обнаружили старого изобретателя, ожидавшего их в кресле, примкнувшем к большой кровати со стаканом чая в руке и электронагревателем возле ног; трость покоилась у него на коленях.
– Ну, и как, юная леди, – обратился он к эксперту по звукам, – удалось ли вам услышать завывание кота, или вы полагаете, что наша хозяйка склонна к галлюцинациям?
– Никаких галлюцинаций и никаких котов, – ответствовала та, к которой относился вопрос. – В обожаемом вашем лифте поселилось превеликое множество разнообразнейших звуков, это правда, но возникли они только благодаря оголенным и оставленным электрическим контактам, а также из-за феномена, общего для старых, вот вроде этой, систем, в которых коммуникатор собирает со временем на себя всю грязь и даже мельчайшие частицы металла, которые возникают в воздухе при работе поршня. И я уже обнаружила соединительную коробку, которую вы спрятали за фотографией (портретом) Карла Густава Юнга. А на крыше я засекла силовой кабель, прикинувшийся бельевой веревкой. Но ваш сын до смерти боится умереть от электрического удара. Одним единственным поворотом винта я в состоянии была разомкнуть всю систему, но он не дал мне это сделать, применив силу. Да, да. Что тому причиной, мистер Яари? Не был ли ваш сын напуган когда-нибудь в детстве ударом тока, который сделал его таким трусливым?
Старый изобретатель ухмыльнулся было, но затем осадил ее.
– Для начала, попрошу с большим уважением отзываться о моем сыне – хотя бы потому, что он сам уже дедушка. В детстве и в юности, живя в нашем доме, он не имел никаких неприятностей, связанных с электричеством, но когда он был студентом Техниона, многократно слышал на семинарах и лекциях о необходимости осторожного обращения с ним – с тем, чтобы избежать электрошока. И здесь, что бы там ни было, я на его стороне. Ни за что не хотел бы я, чтобы вы ухватились за оголенный провод – по той, хотя бы, самой простой, причине, что подобный случай совершенно не предусмотрен в моей страховке.
